Совсем другими были собрания по вечерам в среду у Катулла Мендеса в его двухкомнатной квартире на первом этаже дома по улице Дуэ. Атмосфера была довольно двусмысленной, если не сказать декадентской (тогда никто еще и не подозревал, что во французской поэзии появятся декаденты). Там пробовали зеленый чай, который подавал беспокойный молодой слуга по имени Ковьель (он только что вышел из тюрьмы), там читали индийские и восточные стихи, играли на фортепиано авангардную музыку, то есть Вагнера, в то время как любовница Катулла, Августа Ольме, растянувшись на диване, томно курила сигареты. Здесь не было ни учителей, ни учеников, здесь были только друзья и дружеская атмосфера. Никогда не навязывая своего мнения, Мендес умел убеждать. Верлен встречал у него своих старых друзей и находил новых, например, Эрнеста д’Эрвильи, бульварного рифмоплета, или Леона Гладеля, романиста, и еще Армана Гузьена, который прежде руководил «Журналом о литературе и искусстве», и многих других.
И, наконец, были вечера у Теодора де Банвиля на улице де Конде, рядом с театром «Одеон». Атмосфера была простой и семейной. Матушка автора «Акробатических од» подавала чай с ромом и сухие пирожные, в то время как он сам не переставал улыбаться своей легендарной улыбкой. Его критика тонула в комплиментах, а его насмешливые слова летали по комнате, словно птицы, — точь-в-точь как его стихи. Верлен поведал нам об атмосфере этих вечеров: Банвилю, например, случалось гладить при всем честном народе ночные рубашки для шестилетнего сына своей жены (будущего художника Жоржа Рошгросса) и заставлять всех присутствующих целовать ребенка в лоб перед тем, как отправить его спать. Возвратившись, Банвиль провозглашал, подняв вверх указательный палец:
— А теперь, господа, мы зверски закурим.
В один из вечеров поэт-комедист Альбер Глатиньи пришел в фантастическом наряде: в синей блузе и сабо[75]. До того как Верлен с ним познакомился, он восхищался этим двадцатишестилетним созданием, у которого были «худоба и ловкость кузнечика». Сын плотника, ставшего жандармом, он оставил свою работу подмастерья в типографии, чтобы последовать за труппой бродячих актеров. Издатель Пуле-Маласси, познакомив его с творениями Теодора де Банвиля, тотчас написал рассказ «Безумный виноград». Первый раз Верлен встретил его в Шведском кафе, оба были слегка подшофе и расстались братьями.
Светская жизнь Верлена была блестящей, все ему улыбалось, однако дома у него было не так радужно. В апреле 1865 года его отец упал с лестницы, и с тех пор его состояние ухудшалось и ухудшалось. Сначала были приступы эпилепсии, за ними следовали периоды полной прострации, после которых он не справлялся с дрожью и ему трудно было говорить. Он угасал, постепенно впадая в маразм. Его близкие переживали это очень болезненно.
Поль должен был один ехать на каникулы в Пализёль. «Погода хорошая, дорога красивая, и прогулки доставляют удовольствие», — пишет он первого августа Лепеллетье. «Я веду самую идиллическую — в буквальном смысле — жизнь», — сообщает он Рикару. Он гуляет по четыре часа в день, отдает должное пиву и бургундскому, почти не пишет и много читает, например Рамаяну, и доносит до своего друга такую ее оценку: «Я наполовину из Рамаяны. Клянусь Чертдрой, она хороша!» И в набожном доме своей тетушки он осмеливается добавить: «Вот так вот индусы затыкают за пояс Библию, Евангелие и отцов церкви!» Он замечает, кстати, что если бы до своего знакомства с Рамаяной не впитал в себя религию, то, как ему кажется, он бы сменил позитивизм на индуизм (об этом же свидетельствует его стихотворение о Савитри). В этом он был преданный последователь Леконта де Лиля, который «восстановил в правах» ведическую литературу во Франции. Но единственной истинной религией все же оставалась Поэзия и ее бог — Прекрасное.