К концу августа 1895 года Верлен смог наконец выйти на улицу. Но если здоровье его улучшалось, то с финансами дело обстояло гораздо хуже. Задаешься вопросом — а как же слава, неужели она не помогала ему? О да, его слава… Она была настолько огромна, что вообще не приносила дохода! «Литература? Какая глупость… по крайней мере для меня!» — заявляет он Габриэлю де Итурри в письме от 30 августа 1895 года.
Хотя попрошайничество было крайним средством, он направил министру образования Р. Пуанкаре[740] новое прошение о субсидии. На этот раз, по счастью, оно дало немедленный результат, поскольку имело поддержку в лице Роже Маркса, инспектора музеев при министерстве. Он был обязан Верлену: тот написал рецензию на его «Альбом по индустриальному искусству, представленному на Всемирной выставке».
Но Эжени не питала никаких иллюзий, она знала, что ей придется до конца тянуть на себе безнадежно больного Поля, оставшегося без средств к существованию. Хотя семейный бюджет находился в плачевном состоянии, она приняла жизненно важное решение: поменять квартиру. Ее мансарда, душная летом и холодная зимой, совершенно не подходила для инвалида. Сам инвалид на это никак не отреагировал: сообщая Уильяму Ротенштейну о предстоящем переезде, он пишет: «Ну вот опять! Не знаю, куда едем»[741].
На этот раз они оказались в старинном доме 39 по улице Декарта, за Пантеоном. На пятом этаже этого особняка они сняли очень скромную двухкомнатную квартиру с кухней.
Осенью 1895 года Верлен совершал свои последние, очень короткие прогулки. У свидетелей его появлений в Латинском квартале остались незабываемые впечатления. Как когда-то в Куломе, он вызывал восхищение и трепет. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на это необыкновенное зрелище. Андре Жид писал: «Пьяный Верлен был великолепен». Он видел его однажды на улице: Верлен прислонился к стене, шляпа его упала в ручей, а сам он пытался отогнать ватагу донимавших его уличных мальчишек. Поль Валери, которому в тот год исполнилось двадцать четыре, оставил нам чрезвычайно яркую картину прогулок Верлена:
«Почти ежедневно я наблюдал, как он шествовал мимо, выходя из причудливого логова и направляясь, жестикулируя, к какой-нибудь харчевне близ Политехнической школы. Этот отверженец, этот святой, прихрамывая, стучал о землю тяжелой палкой, какие бывают у бродяг и калек. Жалкий, с пламенем в густо обросших ресницами глазах, он потрясал улицу своей грубой величественностью и раскатами своих умопомрачительных речей. В сопровождении друзей, под руку с какой-нибудь женщиной, он, одолевая дорогу, держал речи к своей благоговеющей свите. То и дело он останавливался, чтобы все свои силы вложить в яростное поношение кого-нибудь из окружающих. Затем он затихал и, сопровождаемый своими „близкими“, удалялся под назойливое шлепанье калош и стук дубинки, изливая великолепный гнев, который изредка, как бы чудом, сменялся смехом, почти столь же свежим, как смех ребенка».
Но такой колоритный Верлен будет все реже и реже появляться на холме Св. Женевьевы. Он больше не выходит из своей квартиры на улице Декарта. Он абсолютно немощен, обессилен своим прошлогодним заточением, часами сидит в кресле, размышляя о страшном будущем, предаваясь мечтам или слушая Эжени, зачитывающую ему хронику происшествий. Вновь, как и на улице Сен-Виктор, его подавляет мучительная бездеятельность.
Чтобы убить время, Поль забавляет себя тем, что красит все в доме золотой краской: стулья, шнурок от звонка, цветочные горшки, птичью клетку, разрезной нож и даже свое перо!
— Я, как царь Мидас, превращаю все в золото! — говорит он[742].
Однажды Морис де Плесси, усевшись на свежевыкрашенный стул, испачкал брюки. И вот какова была его реакция: «Еще никто не уходил от поэта, усыпанный золотом!» Но Поль занимается не только покраской мебели: он ведет что-то вроде хроники парижской жизни для газеты «Сенат». Вот его рассказ о преждевременной смерти Эдуара Дюбю, вот рецензия на новую книгу графа де Монтескью «Шаг от сна к воспоминанию» и прочее.
Эрнест Делаэ в своей книге «Верлен» показывает нам его обыденную жизнь. В ней есть один характерный отрывок: рассказ о том, как, пользуясь отсутствием Эжени, Бибиля-Пюре пришел поболтать с Верленом. Когда она вернулась, Биби сидел, развалясь в ее кресле; это совсем не понравилось Эжени:
«О, напрасно он рассыпался в приветствиях, напрасно с усердием осведомлялся, не прошел ли скверный насморк… кривляясь, как обезьяна… Сперва с ней случился приступ сильного кашля, она носилась по комнатам, яростно вытирая пыль, толкала Биби, мела у него под ногами… и вдруг, под воздействием сердечных средств, которые она только что приняла, разражалась порывом выспреннего гнева.
740
Текст этого прошения см. в статье Жана Рише в «Меркюр де Франс» от 1 июня 1954 года.