Как ее здоровье? Ведь он именно об этом спрашивал? О-ля-ля! Да она просто подыхает… да, подыхает, или, вернее, ее заездили, как вьючное животное, она ухаживает за бездельником, сводником, человеком, которому не стыдно быть на содержании у женщины… О, она не боится никакой работы… она работала всю жизнь и продолжала бы работать дальше (указывая на стоящую в углу швейную машинку), если бы ей не пришлось ходить за этим типом, который взял себе в привычку устраивать оргии с потаскухами… и по которым к тому же он потом скучает, с которыми поддерживает связь… она это прекрасно знает… она больна, но не слепа… Она не дура, а честная труженица!..
И она принималась бить себя в грудь, чтобы показать свое возмущение, которое перерастало в яростный гнев; Поль „потащился за своей палкой“, а она побежала на кухню и вернулась оттуда с ножом, вопя: „Давай, убей меня одним ударом, душегуб!“»
Как только Биби ушел, покой был восстановлен. Они заговорили о Матильде, и в тоне Верлена звучал не гнев, но нежность и спокойствие. Конечно, Эжени вспомнила о своих успехах, когда на сцену ей кидали букеты цветов, и тогда, поддавшись воспоминаниям, она стала петь те песни, которые принесли ей успех в кафешантане. Верлен тоже принял в этом участие, и вскоре глаза его заблестели, он вошел в азарт и стал аккомпанировать ей, размахивая кастаньетами за два су!
То почти сочувственное равнодушие, с которым Верлен вспоминал Матильду, объяснялось, по-видимому, каким-нибудь новым происшествием. Что-то должно было случиться, ибо еще в июле 1895 года, когда она объявилась у него в квартире (неизвестно, по какому поводу), ее бывший супруг, трепеща от злости, написал очередное стихотворение, исключительно злое.
Возможно, этим происшествием стало письмо сына Поля, Жоржа, из Суаньи[743], которое, к своему удивлению, Верлен получил 15 октября 1895 года. Жорж писал, что устроился подмастерьем у г-на Колле, часовщика, и изъявил желание повидаться с отцом при пересадке с одного поезда на другой, чтобы «немного поболтать». Лучше всего было бы, если бы последний приехал в Бельгию, или, если он не может этого сделать, выслал бы ему немного денег, чтобы Жорж мог приехать в Париж[744]. Верлен ответил ему полным нежности письмом, в котором говорил, что состояние здоровья не позволяет ему путешествовать и что если бы у него были деньги, то он отдал бы их ему от чистого сердца. Было и второе письмо от сына, и второй ответ Верлена, но на этом переписка прервалась. Через три недели, удивившись, он навел справки у бургомистра города Суаньи, проживал ли все еще его сын в этой коммуне. Но его письмо вернулось со следующей надписью на обратной стороне конверта: «Указанный г-н выехал из Суаньи около трех или четырех месяцев тому назад, будучи немного нездоровым. Проведя сутки в больнице Брен-ле-Конт, он вернулся к своей матери, которая проживает в Брюсселе, авеню Луизы, дом 451».
Что могла означать эта история? Неужели Жорж написал по собственной инициативе, а мать по его возвращении запретила ему продолжать переписку?
Верлен дал своему другу, мэтру Анри Картону де Виару, деликатное поручение: связаться с молодым человеком по указанному адресу. Главное — убедить того ничего не говорить матери, «ибо я думаю, что он чересчур наивен», добавляет Поль. Позднее Анри Картон де Виар сообщил ему, что в доме 451 по авеню Луизы в Брюсселе не знали никого по фамилии Дельпорт (на самом деле Матильда проживала в доме 454).
Это известие привело Верлена в полное замешательство. Что это был за часовщик Колле? Что это была за болезнь? Поль снова обратился за помощью к своему бельгийскому другу: пусть тот разыщет семью Дельпорт и известил его, не планируется ли с их стороны «судебное преследование». Все больше и больше он убеждался, что речь шла о попытке шантажа. Его хотели заманить в ловушку; за просьбой Жоржа о денежной помощи, вероятно, последуют новые требования, которые он будет повторять по наущению мамаши, чья жадность воистину не знает границ. И потом, Жорж был из рода Моте, а их следовало остерегаться. Этим дело и ограничилось.
Появление «Полного собрания поэзии» Рембо очень обрадовало Верлена. Он приложил все усилия, чтобы обеспечить книге успех. 1 октября 1895 года в газете «Сенат» Поль представил английской публике своего гениального друга, оклеветанного Дарзансом в его «ужасном „Реликварии“». 15 ноября в «Пере» он рассказал о прибытии арденнского поэта в Париж в сентябре 1871 года, а в «Изящных искусствах» уверял, что Рембо был человек, далекий от богемы, что он не был ни развязен, ни ленив. Верлен своеобразно отблагодарил Изабель за понимание, упомянув ее версию о последних минутах Рембо и не вступая с ней в противоречие: «Тихая христианская смерть, „смерть святого“, как говорит один из биографов, который был тому очевидцем».
744
См. воспоминания Анри Картона де Виара в «Ла Грив» за октябрь 1932 года, № 18.