— А тебе что?
— А мне то!.. — хмуря брови и наступая на Ковалева, вдруг громко закричал Андрей.
Ковалев вытянул шею и корпусом подался вперед.
— Так ты тоже не едешь? — закричал он.
— Мое дело! Ты что за спрос? — Андрей размахнулся, но несколько человек сразу схватили его за руки и оттащили от Ковалева.
— Бросьте!
— Не надо!
— Нашли время!.. — заговорили в толпе.
Хвиноева хата была по-своему встревожена приближением большевиков. Хвиной и Ванька различно думали о сегодняшнем и завтрашнем дне и горячо спорили. Быстро исчерпав слова убеждения, Хвиной перешел на ругань, и вскоре начался открытый скандал.
— Тебе говорю, езжай, Ванька! — строго приказывал он.
Ванька, стоя у порога, сосредоточенно курил, пуская густые струи дыма в чуть приоткрытую дверь.
— Езжай, Ванька! Не смей рассуждать! Отцовским словом тебе приказываю! Не вводи во грех. Не самоуправничай, чтоб отцу потом в глаза тыкали.
— Ты, батя, как маленький рассуждаешь, — спокойно отвечал Ванька. — Я, батя, гляжу, где лучше, где правда, а ты только боишься: не тыкали б тебе в глаза. Нам всю жизнь тыкают, а ты того не видишь. Сколько раз в году ходишь к Аполлону?.. Триста шестьдесят раз! Триста шестьдесят раз стыд выедает тебе глаза. Придешь оттуда: «Ванька, голова разболелась», — а у самого веки красные…
— Ты доктором-то не прикидывайся! — кричал Хвиной.
— Что мне прикидываться? Ты мне отец, твое горе все до капли знаю.
— Большевики убьют!
— Это еще как сказать. А отступать, искать смерти за сотни верст — не хочу.
Вспотевший Хвиной набросился на куму Федоровну — жену Андрея Зыкова, которая решила поддержать Ваньку в споре с отцом.
— Астах со своим Семкой тоже говорили, когда за Дон отступали: «Езжайте, дураки, а мы вернемся». Вернулись вот! Ухлопали их обоих.
Хвиной замолчал. Скорой, покачивающейся походкой он сновал от стола к печке, злобно оглядывая углы хаты, будто впервые заметил их.
— Кому как, Павлович, — обратилась к нему Федоровна. — Мне вот, к примеру, ничего не сделали. Сначала, как пришли, страшно было, озноб брал. Вошли в хату, шум подняли: «Жрать давай, кадетская морда!» Я им вынесла все кушанья, наготовила. Наелись и притихли. Тот, кто больше всех ругался, и говорит мне: «Ты, тетка, не бойся, мы за таких заступаемся». А я думаю: «Не заступайтесь, но хоть не трогайте». Другой говорит: «Богачам мы печенки выкидываем». И правда, Павлович, когда отступали, бедных не обижали…
— А кто Алешке Нюхарю хату-завалюшку сжег? — сердито спросил Хвиной, остановившись у стола.
— Слыхала я, Павлович, по-другому про это говорят. Говорят, что Матвей ее поджег.
— Матвей поджег? На что она ему?
— Ты, Павлович, не кричи и не ругайся. Все равно драться не будешь. Ты сам этого не видал и не говори.
— Нет, видал!
— Значит, глядел без очков, — пошутила Федоровна.
Ее шутка оказалась некстати. Хвиноя взорвало окончательно. Остолбенев, он вдруг с кулаками пошел на Ваньку:
— Отцовского приказа, гад, не слушать?
Наташка и Петька подняли рев.
— Батенька! — кричала Наташка, хватая свекра за руки.
— Иван, уйди! Не надо драться! — упрашивал брата Петька.
— Зачем так? Ты, Павлович, сам собирайся и езжайте с Андреем, — успокаивала Федоровна кума.
Хвиной никого не слушал. Размахивая кулаками, он рвался к Ваньке:
— Вон из моей хаты! Вон!
— Батя, я уйду, и никто не будет знать куда. Никто тебе глаза не станет колоть. Только одно прошу — не отступай.
Он вышел в сенцы и, постояв немного, спрятался за высокую кадушку. Дверь на крыльцо оставалась открытой, и ему видно было стариков и парней, собравшихся около Матвеевой левады. В гуще толпы стоял атаман. Он громко о чем-то говорил, указывая на шлях. Несколько человек, отделившись, побежали в хутор. И тут же Ванька услышал строгое распоряжение атамана:
— Не поздней как через час все должны быть готовы!
Ванька взглянул на шлях и поразился: непрерывная цепь подвод двигалась на юг. Люди сидели в санях, люди шли рядом с лошадьми. Издали вся эта движущаяся масса казалась огромной стаей черных ворон.
«Все обдонцы. Их упряжка. Как много! — подумал Ванька. — Есть, верно, такие, как батя… Надо спрятаться».
Ванька вылез из-за кадушки, оглянулся, прыгнул за крыльцо и затем, скрывшись за угол хаты, прошел на гумно. Еще вчера он заметил в скирде соломы дыру, в которой спит Букет. Немного подумав, влез в нее.
«Придет кобель, брехать будет. Надо соломой отгородиться от него. Не душно: Наташка с Петькой не умеют плотно сложить скирду, прямо коридор оставили».