— Самому нечего сказать, так ты на корову указываешь.
Едва Гаврик успел проговорить эти слова, как корова вытянула шею, коротко промычала и, позванивая колокольчиком, стала жадно глотать из ведра.
«Почему же я не догадался накрыть воду полынью?» — с досадой подумал Гаврик и спросил об этом Мишу.
Радуясь своему успеху, веря, что, несмотря на ветер, коровы будут напоены, Миша позволил себе сказать лишние неосторожные слова:
— Гаврик, ты не догадался накрыть воду травой потому, что хвастун…
Заметив, что Гаврик сразу же побледнел, а брови его, изломившись, мелко задрожали, Миша почувствовал себя неловко. Он уже пожалел, что начал разговор по душам не вовремя, что этот разговор мог окончиться ссорой, а ссора — помешать делу.
— Гаврик, давай поить коров, а об этом потолкуем когда-нибудь после.
— Не когда-нибудь, а как только напоим коров. — И Гаврик, рванув из рук Миши ведро, убежал к колодцу.
Теперь ребята работали быстро и почти с ожесточением. Встречаясь в сарае, молча передавали друг другу ведро и кидались на ветер, как в холодную воду разбушевавшегося моря. Но вот, выглянув из сарая, Миша заметил, что ветер сильно качнул Гаврика в сторону. Заплетая ноги, он упал, опрокинув под себя ведро с водой, но тут же, погрозив ветру кулаком, опять ринулся к колодцу.
— Эх, и парень! — восхищенно проговорил Миша и со вздохом добавил: — Жалко, что обидчивый.
За работой Миша теперь думал об одном: хоть бы Гаврик не вспомнил о начатом разговоре!
Гаврик же, бегая от колодца к сараю и обратно, успел признать за собой многие недостатки — забывчивость, вспыльчивость, крикливость, не упустил даже признаться себе, что иногда умел сбрехнуть. Вспомнился случай. До войны мать каждый день кипятила сливки, чтобы вечером, вернувшись из бригады, покормить Нюську кашей со сливками. Гаврик постиг несложную науку — из алюминиевого ковшика понемногу отпивать, не разрывая зажаренной пенки. Мать, покачивая головой, не раз высказывала подозрение. А он, Гаврик, хмурясь строго спрашивал:
— Мама, за кого ты меня считаешь?
…Но Гаврик никак не мог признать себя хвастуном. Это было сверх его сил, и он ждал разговора с Мишей.
Телят они напоили последними. Заметив это упущение, Миша сказал:
— Гаврик, а ведь «хлопцев» надо было напоить первыми.
— Ты лучше начинай с другого. Рассказывай, почему я хвастун.
Ребята стояли в сарае, в нескольких шагах друг от друга. Коровы, довольные уютным затишьем, вылизывались, ложились отдыхать. Нужно было приступить к дойке, но деда еще не было, а он сказал, чтобы до его возвращения коров не доили. Миша был рад, что дед где-то задерживался… он не хотел, чтобы Иван Никитич застал его и Гаврика в ссоре.
— В кусты не прячься. Говори, — настаивал на своем Гаврик.
Подавив вздох, Миша сказал:
— Помнишь, давно, весной, ходили сусликов ловить капканами? Помнишь, сидели в ярочке? Ветер был почти такой же, как нынче. Бабка Нестериха несла мимо воду из дальней криницы. Сверху воды она насыпала зеленого пырея. Я у тебя тогда спросил: «Зачем это она травы насыпала сверху воды?» Ты засмеялся: «Это она борщ готовит на курьерской скорости». Я нынче вспомнил про бабку Нестериху, а ты нет… Признаешь самокритику?
Миша, рассказывая про бабку Нестериху, краснел, глядел в землю, а когда поднял взгляд, чтобы посмотреть товарищу в глаза, Гаврик, показывая ему спину, быстро вышел из сарая. Миша пошел за ним. Гаврик стоял за углом. Стрельнув в Мишу холодным взглядом, он сейчас же направился навстречу деду.
— Гаврик, я тоже тогда смеялся над бабкой Нестерихой! Мы оба были хвастуны! — громко проговорил Миша.
Гаврик не обернулся. Мише ясно стало, что Гаврик ушел встречать деда только потому, что не хотел остаться с ним, не хотел разговаривать. И Миша впервые задал себе вопрос: «А может, Гаврик ненадежный друг?»
Иван Никитич шел к кошаре не один, с ним шла женщина. Хворостиной она подгоняла волов, которые, отворачивая морды от ветра, тянули арбу, нагруженную соломой. Когда солому привезли и дружно сложили в угол кошары, Иван Никитич, заметив плохое настроение у Миши, спросил его:
— Михайла, ты не заболел?
Миша обрадовался этому вопросу, потому что сама собой представлялась возможность скрыть до поры до времени истинную причину плохого настроения.
— Голова, дедушка, от ветра немного побаливает. Я сейчас усну, и она пройдет.
Постель Мише стелила та самая чернобровая колхозница, что утром, едучи с подругой за соломой, собиралась их с Гавриком «купить» у Ивана Никитича. Ветер помешал ей в работе, и она охотно согласилась помочь старику устроить теплый ночлег для ребят.