— Дельное предложение, — ответил Иван Никитич, не поднимая головы. — Вот это предложение мы сейчас и обсудим, — сказал он, устремив вопрошающий взгляд на Мишу.
— Дедушка, а помните, Родион Григорьевич вчера рассказывал, как он в зимнюю бурю… с изморозью была буря… пробрался на Ростов со скотиной по сухменным лощинам… Он говорил, что тут и тише и прямей. Лощинки эти проходят стороной от Казальницкой…
— Михайла, у нас с тобой одна дума в голове, — заметил старик.
— У Гаврика в голове то же самое. Мы с ним об этом уже разговаривали, — чуть улыбнувшись товарищу, сказал Миша.
— Тем лучше, не будем спорить, — заметил старик. — Но опять же уходить в степь, дальше от жилья? — спросил он себя и ребят.
Долго молчали.
— Дедушка, хорошо расспросить бы про эти лощины, есть ли там сараи, кошары, водопой, — сказал Гаврик.
— И обязательно солома, — подсказал Миша.
— И обязательно солома, — весело засмеялся старик.
Он уже не мог сидеть на месте. Расхаживая по просторной комнате от комода, уставленного фотографиями кавалеристов, до стены, на которой в коричневой раме висел портрет Буденного и над ним пучок засохшей ромашки, Иван Никитич обсуждал с ребятами, что же надо сделать, прежде чем отправиться в дорогу… Получалось так, что надо сходить в правление и хорошо расспросить про сухменные лощины, затем в двенадцать часов послушать по радио сообщение бюро погоды. Их тревожило, не нагонит ли ветер осадков — снега, дождя, а еще страшней — гололедицы.
С каждой минутой беседы Иван Никитич все больше убеждался, что Миша и Гаврик озабочены тем же, чем озабочен он сам. Изучающе посматривая на ребят, он невольно думал о том, что трудная дорога и большая задача сделали их умней, опытней. Он мог на них теперь рассчитывать, как на самых серьезных своих помощников, как на товарищей. Он подумал, что ребята кое-чему научились и от него, от их походного наставника. Это было для Ивана Никитича большой наградой. Его беспокойное сердце взволнованно застучало.
— Михайло, дело ты говоришь: нам нужны вяхли[3] — солому носить! Гаврик, я думаю, что если мы вяхли попросим у Родиона Григорьевича, он нам не откажет? — спросил старый плотник.
С каждой минутой беседы предстоящая трудность дороги для Ивана Никитича как бы делилась на мелкие задачи, и ни одна из этих задач не казалась невыполнимой. Надо было только все заранее предусмотреть и быть готовым преодолеть любую преграду. Это было похоже на его работу в плотницкой: сделать возилку — значит, во что бы то ни стало найти подходящее дерево, приспособить для работ имеющийся инструмент, вооружиться терпением… Вспомнив о своей мастерской, где он мог осилить все, что надо осилить, он так закончил свою беседу с Мишей и Гавриком.
— Михайла, ты оставайся, немного подомоседуй, а мы с Гавриком сходим в правление колхоза. Расспросим о чем надо. Зайдем в клуб, узнаем по радио новости, — проговорил он уже с порога.
— Узнавайте там получше! — со двора крикнул Миша Гаврику, когда тот, поспешая за дедом, вышел за ворота.
Иван Никитич и Гаврик возвращались из правления колхоза в приподнятом настроении. С ними, разговаривая, шел высокий моложавый старик с бритой головой и чисто выбритым лицом. Он был в бобриковом полупальто, в светлой кепке и в просторных резиновых сапогах. Шел он замедленно-степенной, широкой походкой, держась подчеркнуто прямо.
Миша, ожидая деда и Гаврика, стоял посредине двора.
— Михайла, — еще из-за ворот начал старый плотник, — про сухменные лощины никто ничего плохого не сказал — ни председатель колхоза, ни колхозники!.. А вот Альберт Иванович, — повернулся он к высокому старику, — будет нам попутчиком на целых пятнадцать километров!
Все трое уже стояли около Миши, и Опенкин с увлечением объяснял ему, что Альберт Иванович старый колхозный пчеловод, что утром он пойдет на летнюю пасеку забрать какие-то инструменты.
— Ты пойми, Михайла, что на пасеке есть все, что нужно для нашего счастья: флигель, солома, сарай…
— А вода там есть? — на всякий случай спросил Миша, заранее зная, что Иван Никитич не мог не спросить про водопой.
Альберт Иванович, все время следивший за Мишей своими спокойно-добрыми глазами, усмехнулся и сказал:
— А пчеле, сказал ты, не нужна вода?.. Очень даже нужна, что и человеку, и птице, и всему животному…
Он говорил певуче, мягко, и ребятам весело было видеть, как пчеловод, разводя белыми костистыми ладонями, добавил:
— Пчела — она без воды тоже и ни туды, и ни сюды…