– Ну? Зачем вам-с клеветать на меня? Вы, сударь Фома Ильич даже не знаете, как унижаете меня своей клеветой!
В ответ молодой человек галантно поцеловал Агнессе нежную ручку и ответил неприятно холодным тоном:
– О, милейшая сударыня моя, любезная Агнесса Петровна, поверьте-с, я ни в коем случае не хотел вас унизить, наоборот, вы-с божественно хороши собой и я желал показать вам, что вы-с достойны лучшего мужчины, чем ваш муж. Да-с, на данный момент вы замужем, но ведь это ничего не значит, неужели вы не видите своего же счастья? Да, Алексей Виноградов гордый самовлюбленный красавец, у которого вы были бы сто первой женщиной, который вас непременно б обманул, но я ведь не такой! Я люблю вас, зову вас с собой! Давайте сбежим! Вы же ведь так погубите свою молодость и красоту, у вас не будет детей, вы будете жалеть об этом всю жизнь! Уверяю вас, я не такой, как Алексей, я буду заботиться о вас-с, у нас будут дети…, умоляю, давайте сбежим…
Тут студент Фома стал перед красавицей Агнессой на колени и попытался поцеловать ей руку, но молодая графиня сильно толкнула его со словами:
– Но я вас не люблю! Не люблю! Ни с кем сбегать не собираюсь! Я люблю своего мужа и мне все равно, что все об этом думают! Сударь, я, конечно, понимаю, что выгляжу по крайне мере странно, когда говорю, что люблю человека, за которого вряд ли вышла б замуж по доброй воле, меня толкнули обстоятельства на это решение, но за это время я успела полюбить его! Так что прекратите, не нужно уговаривать, шантажировать меня детьми, я хочу детей и мне очень больно каждый раз, когда меня уговаривают на измену, давя детьми, когда на меня клевещут, это великая страсть, но не любовь! Любовь должна радовать, а не делать больно! И если я и рожу, то только от мужа! Прошу, если в вас есть хоть капля простого уважения ко мне, верните отрезок ткани от сиреневого бального платья, в котором я была на балу у губернатора, и все!
И тут графиня Долгопятова снова заплакала с мыслью: «Как же я устала нести свой крест бездетности и всеобщего презрения, может я не права, отказывая им? Но по-другому я тоже не могу…», а шокированный Фома сначала отпрянул, помедлил, внимательно рассматривая плачущую Агнессу, а потом с неохотой и раздражением достал кусок тончайшего нежно-сиреневого шелка с кружевом и подал Агнессе…
Красавица выхватила у него ткань, закончив разговор:
– Спасибо вам, сударь, что приняли мое решение, теперь прошу, не мучайте меня, уходите…
…А тем временем разгневанный Семен Степанович приехал к Алексею Виноградову в мастерскую, в простом помещении, которое было заставлено незамысловатыми натюрмортами, нарядными альпийскими пейзажами и портретами полуобнаженных красивых, но корпулентных дам, приторно пахло красками.
Алексей Виноградов наконец-то заметил графа Долгопятова, деловито тряханул темно-шоколадной гривой волос, неспешно разгладил усы-стрелочки и начал разговор презрительным тоном:
– О-о, сударь рогоносец, вы-с изволили навестить меня? С чего бы это?
Разозленный, кипящий от обиды Семен Степанович в ответ с такой силой ударил слащавого красавца-художника, что тот с воплем упал назад, толкнув на пол очередной натюрморт и портрет полуобнаженной итальянки…
…Эти два мужчины рядом казались такими контрастными:
В Семене Степановиче ощущалась мужественность, сила, величественная осанка, не смотря на возраст, он казался раза в два сильнее Алексея, который в принципе не обладал мужественностью. Единственное, что во внешнем виде молодого художника было более-менее запоминающееся, так это нежное личико с усиками-стрелочками и пышная грива шоколадных волос, словно метелка, он казался невзрачным и неопрятным подростком на фоне Семена Степановича…
Пожилой граф даже улыбнулся, ощущая некое превосходство над соперником…
– Так, а теперь слушайте-с меня внимательно, Алексей, смеяться я над собой никому не позволю! Скажите, откуда у вашего друга Фомы Парамонова тот отрезок сиреневой ткани и что вам нужно от моей драгоценной супруги?
Алексей резко соскочил с пола и резко ответил:
– А если она вас, сударь, не любит, не любит, что с этим можно поделать?! Она так молода и хороша собой а вы загубили ее юность, купили у недотепы отца, а этот бессовестный купец-неудачник! Он должен был отдать ее за кого-то из нас! Да, и я, и Фома Ильич влюблены в вашу жену, но на вашем месте я бы не стал так смело утверждать, что ее измены – клевета! Вы, сударь, плохо ее знаете!
В памяти Семена Степановича всплыл тот момент, когда зимним холодным вечером они с Агнессой нежно обнимались, укрывшись теплым пледом, как только он представил, что Агнессу так же нежно мог обнять кто-то из этих «проходимцев», то картина с полуобнаженной итальянкой полетела на пол, разбившись в дребезги.