Выбрать главу

«Астралов», кроме меня, оказалось только двое: Тамара и тренер по у-шу, симпатичный, дружелюбный парнишка, очень одаренный энергетически, но с трудом облекающий мысли в слова.

Я пытался было возразить, что тоже «ментал», что на прослушивании произошла ошибка. (Какой я, к черту, «астрал», или человек, живущий чувствами, если всю жизнь моя несмолкающая башка не дает мне покоя, если девять десятых своего времени я разрешаю в уме абстрактные вопросы?!) Но Нина твердо сказала, что ошибки быть не могло. На прослушивании происходит диалог с Учителем, и именно он определяет статус принимаемого ученика. К тому же там был не один человек, а семеро, семеро ошибиться не могли.

Утешая меня, ребята стали убеждать, что и «астралом» быть не так плохо, тоже можно добиться больших высот, вот и Рерихи были «астралами»… Чтобы не акцентировать внимание на своей персоне, я закрыл тему. Но вопрос остался. Ну ладно, пусть я не дотягиваю до синтеза, до «ментала», в конце концов, эмоции и впрямь играют не последнюю, говоря мягко, роль в моей жизни. Но как может быть «менталом» милиционер? И член КПСС? Который к тому же не собирается уходить ни оттуда, ни оттуда (я специально спрашивал)?.. Объясните. Но вопросы эти я задавал в пространство и объяснений не расслышал.

Заодно, раз они сами напомнили о Рерихах, я задал Нине вопрос, который меня давно томил. Я глубоко почитаю учение Агни-йоги. Видел портрет Елены Ивановны работы сына и просто застыл под ее взглядом: глубокие, космические глаза… Но почему они признали Махатмой Владимира Ильича? Пусть не они, а их учителя, суть от этого не меняется. Почему радостно приветствовали убийство православной церкви? Я смотрел в нездешние глаза Елены Ивановны и пытался в них отыскать ответ. Не нашел…

Нина, к моему огорчению, тоже не ответила. Отговорилась тем, что в Школе есть группы, специализирующиеся на учении Агни-йоги, типично астральные группы, она же — «ментал» и никогда глубоко не влезала в это учение.

В перерыве, перед началом медитации, Николай посоветовал мне задать этот вопрос Н.Т. После лекции. А Нину больше не мучить. Мучить? Конечно. Жалко же ее. Ясно, что не тянет она пока наставником, что, будучи очень одарена энергетически, в теории слаба, но что делать? Наставников не хватает. Школа растет стремительно, и Н.Т. впрягла ее в этот воз, и она везет. По мере сил. Слабых, женских.

Я пообещал не мучить. (Это она меня мучает, и еще как, но Николаю мою постыдную тайну знать не обязательно.) Подивился Колькиной жалостливости. Не ожидал в майоре такого. О Нине он говорил не совсем обычным для ученика тоном: с улыбчивой нежностью, снисходительной мужской теплотой. С чего бы это?..

Когда мы шли к метро, попытался объяснить Ольге, как мне стало душно в их клеточках. План, под-план, под-под-план… Они врезаются в меня (в мои астральное и ментальное тела), словно ремни, не дают набрать воздуха для вдоха. Вверху не может быть бюрократии, в этом я прочно уверен. Ни канцелярского порядка, ни скуки разграфленных клеточек. Бюрократия — дело рук сумасшествия по имени «человек»…

— Признайся, — смеялась Ольга, — тебе просто обидно, что ты «астрал», и ты никак не хочешь с этим смириться. Смирись! Это ведь не пожизненно. Если очень захочешь, сможешь уже в этом рождении…

— Обида — пустяк, она давно прошла. Недоумение, а не обида. Как вы все не видите, что клетки, оценки, ступеньки — не могут быть истиной? Хотя бы потому, что они скучны и сухи. И совсем не красивы.

Ольга не хотела меня понять.

Ну почему? У нее такие живые, умные, внимательные глаза. Карие.

Мостик доверия и тепла, который перекинулся между нами в прошлый раз, грозил рассыпаться.

Тамары опять не было,

В этот раз о ней не вспоминали. Хотя нет, кто-то вспомнил и заглянул в ее графу. Ничего особенного. «Астрал». Манипура, манипура, сердце…

Впрочем, кое-что полезное для меня на этом занятии все-таки произошло. Я решил выяснить, четко и окончательно, что со мной творится. Происки ли это Нины (магические манипуляции с эфирным телом), либо дело во мне — свихнулся на почве чрезмерных медитаций, поскользнулся неосторожно в не замерзающую с возрастом трясину либидо.

Она мне снится. Глажу ее по волосам, не выпускаю из рук. И прочее, прочее… до естественного финала.

Резковатый голос на занятиях проникает в меня насквозь, до самой диафрагмы. Расчленяет и жжет.

Она же ведет себя со мной как ни в чем не бывало. Смотрит, улыбается, задает вопросы — не больше и не по-иному, чем остальным. Может, она вообще не знает, что со мной происходит? Но как же тогда — с ленточкой?..

Я подошел к ней после занятий. С банальным замиранием сердца и робостью, которых не испытывал сотню лет. Попросил посмотреть тексты для медитаций, которые начал писать несколько дней назад. Никогда прежде не сочинял подобного и, вот, не могу определить сам, имеет ли смысл продолжать это занятие?

Нина с готовностью согласилась прочесть и высказать свое мнение. Можно встретиться и поговорить об этом прямо завтра. А она успеет прочесть до завтра? О да, здесь не так уж много. А где мы встретимся? Поскольку она живет в однокомнатной квартире с сыном и мамой, удобнее будет разговаривать у меня. Если я не возражаю, конечно.

Я не возражал.

Сегодня вечером Нина придет ко мне в гости, и все выяснится.

С какой готовностью она откликнулась, словно давно ждала этого шага, первого шага с моей стороны! (Мужчина все-таки. Хоть и напрочь успел позабыть об этом.)

Страшновато. Но страх — действенный, подстегивающий.

Вечером, совсем скоро все выяснится…

Пишу тексты для медитаций, стараясь вложить в них по мере сил нехитрую мысль: не может быть духовное отдельно от красоты. Они есть одно. Скучный и некрасивый духовный текст — ложен. Не может быть истинным корявое, сухое, отвращающее слух. (Это ещё и камушек в огород тех текстов, которые с недавнего времени Нина читает нам во время медитации, — косноязычных и нудных отрывков из книги Учителя, заслышав которые я выскакиваю из поля и пережидаю нетерпеливо, словно моросящий дождь, не пускающий гулять в сад.)

«Медитация второго луча», «Медитация на тему страха», «Медитация четырех стихий», «Медитация на тему жизни Рамакришны» — неведомый для меня прежде вид творчества захватил, увлек, потащил за волосы в упоительном напоре…

Но как трудно передать красоту и узость теософского пути! Лезвие бритвы. Еще уже. Отклонишься чуть влево — и ты медиум, игралище витальных сил, жалкое, душевнобольное, потерявшее себя. Качнешься вправо — искус черной магии, мутного могущества, лавров телевизионных целителей и гипнотизеров.

Как удержаться ровно посередине? Да и прошел ли кто этот путь до конца? (Крамольная мысль: может быть, все известные теософы лишь слыли ими, выдавали желаемое за действительное, но не являлись на самом деле. Опять же лица: не только у Н.Т. лицо благополучное и невыразительное, у великой Блаватской, к примеру, и того хлеще…)

Он одинокий воин — настоящий теософ. (Вот видишь, Альбина, как близки наши доорожки.) Самоотречение, безупречность, отдача, молчание.

Натянутая струна. Огонь, верный своей вертикали.

* * * * * * * *

Два часа назад ушла Нина.

До сих пор сердце грохочет.

Звон в ушах, и мысли разбегаются, словно псы, опьяневшие от весеннего воздуха.

Хотя мы всего-навсего обнялись один раз перед самым ее уходом.

Тексты для медитаций — дюжина скромных листков — лежат на краю стола, почти не затронутые разговором. Мы не успели обсудить их. Мы сразу перешли на другое.

Разумеется, я знал и до встречи с Ниной, что человек состоит не из одного тела, но нескольких: физического, эфирного, астрального, ментального. Потом душа. Потом дух, монада. Каждое следующее протяженней и тоньше предыдущего. Прекрасно знал, и в медитациях разбирался с каждым по отдельности. Но ни разу не ощущал так четко границ между ними.

Мы сидели рядышком на диване. Прикосновение ее рук сотрясало. Наши плотяные тела стремились друг к другу неудержимо.