— Садись, дочка, поешь. Нечего на всяких смотреть, они еще глупей нас с отцом, — сквозь сопенье и чмоканье пробасила из-за стола енэй.
Заворочался за ширмой, заскрипел сеткой кровати ата. Конечно, глупей, как же… Такое вдруг зло тогда Венеру взяло. Не знала даже, что и нашло на нее, ведь давно уж перестала расстраиваться за те бесплатные представления родителей (в самодеятельность бы им), ну прямо поколотить захотелось их — двух старых шутов.
— Не хочу! Ату покорми… Заслужил! — закричала она в ответ. — Ну вас… Я купаться пошла.
— Взбесилась, что ли? — растерянно пробормотала енэй. — Ты слышишь, старик, как она со мной разговаривает? — обратилась она за поддержкой к вышедшему из-за ширмы, прячущему глаза ате. Он не ответил. Лишь обрубок предплечья дернулся куце, да веки еще ниже опустились, почти сомкнулись. Сел к тарелке своей, по-детски всей пятерней ложку сжал и пошел хлебать, часто-часто, похоже, что и не жевал даже, а только глотал…
Сгоряча забыла Венера о гурьбе у колодца, седых локонах и припустила по жарище (лето было самое засушливое из всех, что помнила). Окликнули сзади. К ней семенила седая румяная девушка. Улыбалась… Хаська. Не узнать…
Допоздна рассказывала она Венере про жизнь свою городскую. Завод там огромный строили. Слышала Венера о нем и до Хаськи, все уши радио прожужжало: новая веха индустрии… Хаська, правда, не на строительстве работала, а сдобой в пекарне занималась. И деньги получала хорошие, и на еду почти не тратилась. Конечно, зачем? Молоко в цеху, пожалуйста, яйца, маргарин, сахар, масло подсолнечное, повидло, не говоря уж о хлебе с булочками, ешь — не хочу! Чай профсоюзный… И одеться можно. Была Хаська в джинсовой паре. Фирменной. Рассказывала она, рассказывала…
На другой день заявление Венеры, Хаськой продиктованное, лежало на столе председателя: «Прошу уволить меня по собственному желанью. Еду на строительство автозавода. Как сознательная комсомолка хочу быть на передовых рубежах этой комсомольской стройки». В верхнем уголке того тетрадного листочка была резолюция секретаря райкома комсомола (Венера к нему утром съездила), неровным, плохо разборчивым почерком написанная, — торопился куда-то, на ходу листочек на «дипломат» свой положил, прям так, стоя, черкнул, руку Венере пожал и побежал к «газику»: «Патриотическую инициативу комсомолки Закировой райком комсомола поддерживает!»
Венера сидела напротив Равиля. Сидел на своем рабочем месте за соседним столом и сонный ата. Нехотя щелкал косточками счетов, заполнял какие-то бумаги. Равиль долго глядел на заявление, не раз, видать, прочитав и его, и резолюцию. Работал он председателем лишь полтора года (после института), с делами, по молодости, управлялся неважно. Правда, и колхоз-то был не ахти. Старался, конечно, Равиль, как мог, но тут еще и год трудный. Засуха…
— Так… — Равиль старался говорить спокойно, нарочито дернул головой, забрасывая на темя негустые прямые волосы. — И давно ли сознательной стала? На ферме, конечно, от великой несознательности работала хорошо?
— Да нет, почему… Просто слышала, что там сейчас люди очень нужны… — промямлила Венера Хаськины наставления.
— А здесь, считаешь, лишние?
— Ну, что сравнивать коров каких-то и стройку ударную комсомольскую? — стойко держалась Венера начертанной ей Хаською линии.
— Романтика, значит, захлестнула? Ни пить ни есть без стройки не можешь? — Равиль все еще старался говорить спокойно, но длинные ноздри стали подрагивать. — Романтика — это хорошо. И зовут туда действительно. А кормить романтиков кто будет? Одной романтикой сыт не будешь.
Венера заметила, что перестали пощелкивать счеты аты. Покосилась на него: делал вид, что изучает какую-то бумагу, но глаза были неподвижно уставлены в одну точку. Венера его знала…
«Какая там романтика? Хаська вон как одета!» — подумалось ей. Вслух сказала другое, но все равно неудачно:
— Радио надо слушать.
— Радио, говоришь? Где уж там… Мотаешься туда-сюда, как проклятый. Везде завал с кормами. Да тебя еще уму-разуму учи. — Равиль говорил уже зло. — Хаська, небось, на путь истинный наставила? Перекати-поле твоя Хаська и все ей до… — Он чуть не выразился. — Не ожидал, не ожидал от тебя! И этот друг сидит да молчит в тряпочку! Вчера разговорчивей был… Твоя дочь или нет? — резко бросил он ате.