Вся почта, все идущие ко мне
(А я живу под самой крыши срезом)—
Они, взбираясь от стены к стене,
Они сопровождаются железом.
Железные перила, как болезнь,
Раскручивают черную кривую,
Теперь поймете, почему я здесь
О нежности сугубой не тоскую.
Железо ночью стынет на руке,
Моя кровать — она железный случай,
Не вспомните ль, проверено ль и кем
Влияние жилища на живущих.
Перед грозой пылинок трескотня
Бывает великански ощутима —
Поймите! Вздох железного плетня —
Он тоже не проходит мимо.
Он легкими, как воздух, поглощен,
Он в грудь стиха, как пуля в доску, врезан,
Не всемогущ, конечно, он еще,
Но яблоко беру — и в нем железо…
СОБРАНИЕ ДРУЗЕЙ
Белуга, спящая в томате, вспомните,
Хоть вы давно уже без головы,
Каких бесед свидетельницей в комнате
Лежали вы меж дыма синевы.
Вы дрянь в соку, всякой дряни мимо
Друг говорит:
— Позвольте, я моряк,
Шел миноносец как-то возле Крыма,
А мины там стоят на якорях,
Мы в минном поле, карты нет, черт в стуле,
Идем, осадка: некуда деваться,
У всех, конечно, студнем ходят скулы,
Не знаешь, плакать или раздеваться.
Чин чином выбрались. Плясали, как медузы,
А все-таки ведь лучше нет красот
Воды, сплетенной в этакий вот узел —
Яссо! —
Он показал руками узел вод.
Но друг второй:
— Нет, что же, я, простите.
Оспорить должен: лишь мотор пошел,
Тебе кричит механик: «Слушай, Витя!»
Ну, слушаешь — и очень хорошо.
Не должен летчик храбрость обнаружить,
А так от всех привычек по куску
«16-bis — гидро Савойя» — хоть в лужу
Садись — такой неслышный спуск.
Коли ты штопором пошел — заело,
Не развернуться — ну, понятно, крышка,
Без парашюта плохо наше дело,
А все же небо — лучшая страстишка…
Не летчик я и плавать не горазд,
Но, третий друг, меня хоть поддержи ты,
Что и земля не кроличья нора
И далеко еще не пережиток.
Когда мороз дерет тебя со всех
Лопаток, вкруг стреляют сучья,
И пахнет лес, как закавказский мех,
С таким вином, какого нету лучше…
Тут сидели женщины. Шурша,
Курили и доканчивали груши,
И в разговор летела их душа,
Насторожив внимательные уши.
Казалось, доедая и куря,
Сказать хотели длинными глазами:
«Нам отдадите все свои моря,
И землю всю, и небо с потрохами».
Их белых рук открытые вершки
Шептали в тон, воспользовавшись мигом:
«Вы боги, обжигаете горшки,
Займемся мы самих богов обжигом…»
СТИХИ НА РАССВЕТЕ
Был черновик к заре окончен,
Лень трубку жечь, и пепел лег.
Примяли пальцы то, что ночью
Мечтой играло, отошло.
Окно восстанием теней
Клубилось, мысль опережая,
За ним слепой метался снег,
Дрожаньем крыш сопровождаем.
Как бред, в стакане плыл лимон,
Он плыл, царапался и падал,
Несчастный комик поражен
Стеклянною оградой.
Он осложнял собой игру,
Он принимал углы стакана,
Как я, — за очерк женских рук,
За грань волны, за первозданный
Фонарь над пьяною поляной
Стихов, трезвевших лишь к утру.
Они сияли на столе,
Как гвозди, свернутые в кучу,—
Табак, поднявшись синей тучей,
Желал им счастья на земле.
В окне восстание теней
Исчезло раньше, чем историк
Его отметил в полусне,—
И солнце хлынуло, как море.
Дом превращался снова в лавку,
Где предлагают разговор,
Посуды дрожь, семейный шорох
И зайцев солнечных на шторах.
…С этих пор
Он шел без пенсии в отставку,
Ночных торжеств охрипший хор…
Лимон, застывший в чайной пене,
Желтел условно, что актер,
Упавший в обморок на сцене…