«Пойдем напрямик, через лес» — предложил Марсель. Но я придерживался другого мнения и сказал, что гораздо безопаснее зайти со стороны горы, так как, во-первых, ветер западный и о нашем присутствии на склоне нельзя будет догадаться по запаху, и, во-вторых, более редкий лес позволит двигаться бесшумно и не тратить лишних усилий. Марсель согласился, и мы пошли вдоль берега, чтобы, не доходя южного мыса, свернуть в лес.
Нет, пожалуй, мы не пошли. Мы все-таки скорее побежали, насколько позволял песок, а потом джунгли. Мы спотыкались о камни, промчались лишних полмили по берегу, дали изрядного крюка, потом, тяжело дыша, неуклюже протискивались между деревьями, насквозь промокли, несмотря на плащи, и когда у меня сердце стучало громче гвардейского барабана и, казалось, остается лечь в ближайшую лужу и больше не вставать, нашим взорам открылась пустошь.
«Ого», — только и смог вымолвить мой спутник.
Болото кишело. Сотни мелких, неуклюжих, но проворных тел терлись друг о друга, толклись в грязи, выпихивали оттуда собратьев и вновь опускались в самую гущу, не оставляя ни единого свободного промежутка. Мы, не шелохнувшись, взирали на этот debauche, какое-то торжество падшей, выродившейся плоти, завороженные не укладывающимся ни в какие логические рамки действом, монотонным и бессмысленным. Словно неизвестными месмерическими волнами мы были пригвождены к месту, когда внезапно вся картина переменилась. Из самой глубины туловищ раздалось глухое, угрожающее рычание и, словно по команде, из спин тварей что-то вскинулось и затрепыхалось. Я не сразу понял, что это были крылья, а когда схватился за бинокль, чтобы рассмотреть бестий получше, ничего уже не было видно. Яростно забились тысячи крыльев, и над болотом поднялся рой тяжелых, черных брызг, полностью заслонив от нас происходящее.
«А вы уши развесили, — радостно завопил Марсель, — слоны, mon Dieu! Какие к дьяволу слоны! Это же самые обыкновенные свиньи, только крылатые».
«Да уж, обыкновеннее некуда», — вздохнул я.
И все же в это невозможно было поверить до конца. Как ни банально это звучит, мне трудно было отделаться от ощущения, будто я таки уснул ночью, под шум воды, и вскоре последует холодное и мокрое пробуждение.
«Вниз» — решительно предложил Марсель. И мы стали осторожно спускаться по склону. «Мне сдается, мсье Руденко, — сказал Марсель, — что сейчас к ним можно подойти безнаказанно».
Свиньи резвились, не слишком заботясь о безопасности. Мы неслышно подобрались к камню, торчавшему из пологого склона в десятке метров от границы болота и легли на землю. Ждать пришлось недолго. Пока мы шли вниз, волнение в стане бестий начало стихать. Глина медленно осела, крылья сложились, и мы наконец увидели вожделенную цель своего путешествия — крылатую свинью во плоти. Одна особь выбралась из болота и расположилась почти под самым камнем, так что мы без труда могли рассмотреть сего представителя местного животного мира в подробностях.
Всем — и ростом, и внешним видом, и производимыми звуками (то есть хрюканьем) — существо это как две капли воды походило на домашнюю свинью; у него была голова свиньи, ноги с копытами, коричневато-розовая шкура, просвечивающая местами сквозь жирные подтеки грязи, и жесткая, типично кабанья, щетина. Если существо поворачивалось en face, то и вовсе можно было подумать, что перед вами стоит обыкновенный, только чуть исхудавший боров. Однако стоило бестии развернуться, как картина резко менялась. Во-первых, у нее было ровно две ноги! Не передние, не задние, просто две мощные универсальные конечности, словно у петуха, — соответственно, туловище было в полтора раза короче, и ноги росли из него ближе к голове. Но главное, разумеется, было даже не это, а два полноценных перепончатых крыла. Их, если так можно выразиться, основания, или корни, находились ближе к шее, а сами крылья складывались вдоль спины и представляли собою натянутую на костяк кожу, похожую на остальной покров свиньи, только несколько тоньше. Крылья тоже были покрыты жестким ежиком щетины. Существо передвигалось подобно куропатке, чуть семеня, а когда расправляло крылья, сжимало вместе обе ноги и делало несколько прыжков.
Несколько слов о крыльях. Когда они сложены, их почти не видно. Но стоит существу их расправить, как его облик самым радикальным образом меняется. Это не обычные крылья в нашем, «птичьем» понимании, они раскладываются под какими-то неуловимо «неправильными» углами, а когда существо ими взмахивает, то раздается не хлопающий или свистящий, а скорее хлюпающий звук, напоминающий трепыханье мокрой парусины на ветру. Но при этом во взмахе чувствуется недюжинная сила! Когда крылья начинают методично колыхаться, во все стороны разлетается грязь, туловище напрягается, и, кажется, положи этой хавронье на спину пятипудовое бревно, она не заметит его и взлетит.
К полудню вышло солнце, и мы начали фотографировать с разных точек, медленно пробираясь по зарослям вдоль края болота и в нужный момент выставляя из-за кустов объектив. За неполный час все пластинки были использованы. Солнце уже припекало вовсю, вода с листвы испарилась, в непромокаемых тяжелых плащах стало невыносимо жарко, и тут мы вспомнили, что всю ночь не спали и почти сутки ничего не брали в рот.
Едва доковыляли до лагеря. Еще не стемнело, а Марсель уже храпит. Заканчиваю писать и тоже ложусь.
Опять рассовали по карманам пластинки и пошли на болото. Обстановка там, надо сказать, по сравнению со вчерашним днем существенно изменилась. Прежде всего, не было того чудовищно плотного скопления свиней, когда все пространство без просветов занято телами. Напротив, на самом болоте их было мало. Большинство разбрелось по лесу в поисках пищи, которую эти твари отыскивают примерно так же, как обычные кабаны — подкапывают рылами кусты, объедают побеги и т. п. Некоторые, собрав в зубы столько листьев и корней, сколько может туда поместиться, несут припасы в облюбованный кусок взбаламученной жижи и складывают в кучки, когда же в кучу набирается достаточно для солидного обеда, приступают к трапезе. Иногда одну кучу собирают несколько особей, чтобы потом, всем вместе, в несколько рыл, перемешав собранное с грязью, начать пожирать, громко хрюкая. Наевшись, они ложатся рядом и некоторое время так переваривают пищу, а потом или прыжками добираются до следующего места добычи, или же взлетают и парят над островом, издавая низкие утробные звуки.
Мы пока остаемся незамеченными, хотя шансов невзначай натолкнуться на наших экзотических птиц хоть отбавляй — они, кажется, расползлись по всему острову, а в полете выбираются и за его пределы. Марсель даже хотел специально вспугнуть пару-другую и посмотреть, как те отреагируют — «Не хищники же они, мсье Руденко, обыкновенные травоядные», но я воспротивился, сказав, что нам еще представится такая возможность, а сейчас лучше понаблюдать за ними, покуда они не подозревают о нашем существовании.
Как бы в подтверждение моих слов, летающие свиньи сегодня явились нам в самом своем интимном качестве.
Совокупляются эти твари вполне естественным для их облика образом. Все отличие от бескрылых собратьев (что тоже понятно) заключается в том, что самец во время совершения акта усиленно хлопает летательными органами, весьма напоминая петуха.
Удалось сделать два снимка в полете. Один обещает быть настолько удачным, что Марсель, вынув пластинку, сказал: «Боюсь, господ из Сорбонны нелегко будет убедить, что это не фальсификация». «Да уж, — согласился я, — если меня до сих пор нельзя убедить, что все представление — не фальсификация г-на Бодуэна».
«Или не заговор злых сил природы».
«В каком смысле? — удивился я. — Сомнительно, что они в состоянии на нас напасть даже целым стадом. Да вы сами только что упирали на их травоядность! Бывали, конечно, случаи, когда свиньи загрызали человека, но вы же не безоружны», — я указал на толстую рукоять «Смита и Вессона».
Марсель улыбнулся и поправил револьвер.
«Merci, но я совсем не то хотел сказать. Если прямо, то разве у вас нету ощущения, что наши бестии — некий род миража? Я не физик и плохо во всех этих преломлениях и диффузиях разбираюсь, но меня никак не покидает чувство, будто эти свиньи бестелесны, суть не что иное как оптический образ, и если их проткнуть палкой, ничего не случится».