— Ты Окнос? — спросил ЗАГРЕЙ.
Кажется, он слышал что-то про него. Но что — припомнить не мог.
— Окнос, — подтвердил старик. — Разве не видишь — плету веревку. Значит, Окнос.
— И зачем тебе веревка? Чтобы повеситься?
Старик не рассмеялся. Даже не улыбнулся. Как видно, не любил шуток.
— Когда сплету веревку и два конца ее сомкнутся, тогда над нашим миром загорится белое солнце вместо черного.
— Разве наше солнце черное? — подивился ЗАГРЕЙ.
Он поднял голову и стал глядеть на небо. Солнце еще было высоко. Ему всегда казалось, что их солнце — яркий белый круг.
— Конечно, черное, — заявил Окнос не терпящим возражений тоном.
— И когда ты сомкнешь концы своей веревки? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Скоро, — пообещал Окнос. — Очень скоро.
Спорить дальше ЗАГРЕЙ не стал. Он двинулся вдоль лежащей на сером песке веревки. Странно, почему он ничего не слышал про Окноса? Неужели никто не знает о странном замысле старика?
Из сизой полосы тумана вышел осел. Он медленно брел навстречу ЗАГРЕЮ, опустив голову к самым ногам. Присмотревшись, ЗАГРЕЙ понял, что осел поедает сплетенную Окносом веревку.
ЗАГРЕЙ вновь поглядел на небо. Так какое же над ним солнце? Он не мог понять. Ему вдруг в самом деле стало казаться, что солнце черное.
Здесь каждый спал, когда хотел и сколько хотел. Здесь не было ни ночи, ни дня. ЗАГРЕЙ не был уверен, что здесь есть даже свет. Ибо то, что позволяет им видеть, возможно, и не свет вовсе. ЗАГРЕЙ сон не любил. Сон отнимает время. Сон — утраченная часть жизни.
Ему снилось, что он одет в пятнистую шкуру леопарда, а на голове у него венок из листьев винограда и спелых гроздей. Вокруг пьяные обнаженные девицы исступленно выплясывали, козлоногие существа, тоже хмельные, толпились подле и дули в свирели. И ЗАГРЕЙ плясал. От этой пляски его бросило в жар. Одна из девиц протянула ему бутыль с вином. Он поднес бутыль к губам, жадно сделал глоток и… проснулся от грохота. Грохотало на лестнице. Ветхий дом дрожал. Кто-то распахнул дверь, заглянул внутрь, скрылся. Ни-Ни застонала во сне и перевернулась на другой бок. Она и не подозревает, что в эту ночь могла остаться одна. Он поцеловал ее в плечо — пухлое округлое плечико.
— Отстань! — фыркнула она.
Как она старательно изображает кокетство. И нежность изображает. И венерин спазм — тоже. Потому как венерин спазм испытывать не может. Краткий восторг первой ночи давно улетучился. Все сделалось скучно, рутинно, будто они уже женаты лет сто.
— Я вчера хотел уйти и не ушел. Не пустили, — сказал он вслух.
— Куда уйти? — пробормотала она. Кажется, совершенно не испугалась. Не поверила.
— Далеко.
— А мне сон хороший приснился. Будто ты — известный актер, а я — твоя поклонница, и мы встретились случайно. Мы летели на самолете, и самолет захватили террористы. Нас взяли в заложники и привезли в какой-то замок. Террористы решили, что я тоже известная актриса. А ты знал, что я обычная девушка. И если террористы узнают, кто я, то сразу меня убьют. Ты убил охранника, и мы убежали. Террористы кинулись в погоню, и ты их всех победил, убил или искалечил. Тебя ранили в руку, но ты спас меня. И ты меня полюбил. Все кончилось счастливо. Я уже свадебное платье купила, и ты подарил мне кольцо с бриллиантом.
— В жизни так не бывает, — сказал ЗАГРЕЙ.
И сам удивился — что он такое говорит! «В жизни»! А что он знает о жизни? Банальности, которые ему поведали другие, прежде чем все позабыть.
— Я знаю, что так не бывает. Но все равно — сон хороший.
Да, наверное, приятно видеть сон, в котором все случается, как ты хочешь. А что, если ЗАГРЕЙ ушел в мир живых, кем бы он стал? Вдруг — в самом деле — актером? Он заложил руки за голову и закрыл глаза. Наверное, хорошо быть актером. Можно проживать десятки, сотни разных жизней. Быть смельчаком и трусом, героем без страха и упрека или проходимцем. А может быть, он бы стал комиком и всех смешил? А что если стать актером здесь? Он спрыгнул с постели, взял тюбик с краской — у художника стащил тайком однажды — и подошел к зеркалу. Отражение чужой комнаты исчезло — появилось отражение ЗАГРЕЯ. Худой юноша, похожий на мальчишку с растрепанными волосами. Его облик не менялся уже много лет. Он выдавил на пальцы немного краски и сделал синие круги вокруг глаз. Он уже стал актером или еще нет? Хорошо получилось или нет? Он не знал. Он растянул губы, пытаясь изобразить улыбку. Покрасил синим зубы. Краска была безвкусной. Нет, актер из него не получится. ЗАГРЕЙ отшвырнул тюбик в угол. Зачем изображать что-то здесь? Ведь никто не поймет, что он играет, все решат: он такой и есть.
Вновь грохот — теперь выше этажом. Здесь никто не таился. Зачем? Послышался треск ломаемой двери. Крик, причитания, падение чего-то тяжелого на пол. Сгустки звуков выкатились на лестницу, тягучие причитания липли к стенам, к загреевой двери. ЗАГРЕЙ хотел выйти на лестницу, чтобы посмотреть… Потом передумал. Зачем смотреть, если он помешать не может. К чему?
Звуки смолкли на улице. Причитаний уже не было слышно. Только шаги.
Все же ЗАГРЕЙ подошел к двери и выглянул. Человечек, одетый в белое, спускался вниз в обнимку с огромной амфорой.
— Его сбросили в Тартар? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Кого? — человечек вздрогнул и едва не уронил амфору.
— Его, — ЗАГРЕЙ ткнул пальцем вверх.
— Нет. Нет. Его нет, — бормотал человечек и заспешил, бочком проскользнул мимо ЗАГРЕЯ. Да, рядом с ним твое имя может быть любой величины. Лишь бы уместилось на гранитном надгробье.
Не сразу сообразил, что его зовут.
— ЗАГРЕЙ! ЗАГРЕЙ! — орал толстяк-винодел, стоя на площадке внизу. Мгновение назад его там не было. И вдруг — возник. — Вино, там вино!
ЗАГРЕЙ не понял.
— О чем ты?
— Там на берегу вино. Целый ящик. Цербер его выловил. Клянусь! Ящик и в нем бутылки.
Толстяк весь дрожал.
— Откуда ты знаешь, что ЭТО — вино?
Толстяк задрожал сильнее.
— Значит, ты не забыл?..
Толстяк закрылся ладонями — будто боялся, что его будут бить.
Да, он помнил, несомненно помнил. Но ведь остальные — нет. ЗАГРЕЯ охватила тревога. Он кинулся назад в комнату, натянул брюки и кожаную куртку, толкнул в бок Ни-Ни.
— Ну что еще? — она напрасно пыталась заснуть вновь, чтобы досмотреть свой хороший сон, как они живут в роскошном отеле где-нибудь во Флориде, и у них пятеро симпатичных детишек.
— Пошли! Скорее! Это шанс!
— Какой шанс? На что?
Он не стал объяснять. Он и сам не знал. Только лихорадка с каждой секундой охватывала его все сильнее.
— Шанс, шанс, единственный шанс, — повторял он, натягивая сапоги.
Его возбуждение передалось ей. Она заспешила, застегнула лишь несколько пуговиц на платье и выскочила на лестницу. Лиловый шелк развевался вокруг бедер.
ЗАГРЕЙ скатился по перилам, побежал, обогнал винодела. Толстяк семенил следом. Всхлипывал, утирал лицо. Ему наверняка казалось, что он потеет.
На берегу уже собралось человек семь. Юноша с длинными черными кудрями вытащил бутылку из ящика, открыл пробку и медленно лил темно-бордовое вино в рыжую тину, вынесенную на берег волнами Стикса. ЗАГРЕЙ закричал. Так закричал, будто нож ему всадили в живот. Рванулся к юноше, вырвал бутылку. Поздно — на дне осталось лишь несколько капель. ЗАГРЕЙ огляделся: Ни-Ни рядом не было. Наверняка отстала и заплутала где-то. Но ему было все равно. Главное — вино.
ЗАГРЕЙ жадно приник к горлышку. Глотнул. И тут привиделось ему синее небо, и белые аркады, а на них зеленые настилы ажурных виноградных листьев.
Поспешно он схватил другую бутылку, открыл аккуратно — руки дрожали немного, и сделал глоток… На желтом песке лежали фиолетовые тени. Стены домов, белые на солнце, сиреневые — в тени, красные крыши на фоне зелени. Море цвета изумруда плескалось в раковине залива. В этот мир уходит Прозерпина и говорит, что несчастна.
ЗАГРЕЙ протянул бутылку толстяку. Тот глотнул. И третий, беспамятный, что топтался поодаль, повторил, что делают другие. И вдруг заплакал.