— Ма?!..
Мама посмотрела не то чтобы на Тима, но на то место, откуда раздался его голос.
— Ма, — повторил Тим. — Чего ты все время такая?.. Мы же выиграли…
— Не «чего», а «почему», — мама поправила его машинально. — Я не могу думать сейчас… потом. — Ей казалось, что другие родители сделают ей темную. В то же время она еще не поняла, что случилось. Но удивлялась тому, что победа не произвела на нее того впечатления, которого она ждала.
Они с Тимом даже не расслышали, как назвали второе имя. Это была девочка. Она, не дожидаясь Тима, сразу потопала в круг. Мама Тима опомнилась и тоже подтолкнула его к кругу.
Он пошел в сопровождении глаза телекамеры, раздумывая: «Как они там выбирали? Чем это я лучше других?» Кто «они», его не интересовало — просто какие-то «они». Всякие «они», а не только те, что были в креслах.
Они с девочкой стояли в центре зала, и уже не одна, а четыре телекамеры плавали вокруг них, и Тиму казалось, что черные глаза камер моргают. Тим покосился на стены, догадываясь, что он там увидит, но всё равно к жути того, что увидел, оказался не готов. Огромные, неправдоподобные лица — числом четыре — были лицами Тима. Но он себя не узнавал. Это был не он, а какой-то ужас, принявший вид, похожий на него. Потом появились лица девочки. Со стен он перевел взгляд на физиономию соседки и заметил две вещи. Первая, что она удивилась своим изображениям ничуть не меньше, чем он, вторая — она изо всех сил не подавала вида, что трусит. Темные завитые кудряшки… Он заметил, что девочка не привыкла к своему пестренькому платью и банту. Все было на ней очень ровно, а потому казалось, что глупо. Костюм был глупее девчонки. Все было здорово и неправда.
Девочка повернула голову к Тиму, кое-что заметила и кое-что поняла. Она натянула носик, закусила губу и даже чуть притопнула ногой. В общем, как могла, выразила досаду.
Пока у них с Тимом проходила эта своя маленькая жизнь, вокруг галдела и пестрела жизнь чуть побольше — величиной с зал. Произносили речи какие-то важные люди. Кому-то давали подарки. Кое-что перепало и Тиму с девочкой, ее звали Мила. По залу продолжали мотаться уставшие и поэтому слегка придурковатые клоуны. Камеры летали, ряды редели, экраны пугали тех несчастных, которые попадали в фокус. Потом загремела музыка, и Тим почувствовал, что пора находить маму и мотать отсюда. Подарок его разочаровал: огромный медведь был для девчонок. Серый во дворе поднимет его на смех. Девчонке почему-то сунули поезд. Она разглядывала подарок и криво улыбалась.
Тим подмигнул ей и показал глазами на медведя. Она кивнула. И как раз вовремя. Музыка грянула еще громче. Это значило, что все уже напоздравлялись и напраздновались и пора заканчивать. Откуда-то сверху посыпались груды разноцветных воздушных шаров, некоторые из которых были с носиками и в очках. Клоуны как будто проснулись и заскакали в общем синхронном клоунском танце. Но каждый — там, где был, к удивлению тех, кто стоял рядом. Из-за этого все приняло вид какой-то ненормальной вакханалии.
В это время Тима и Милу впихнули вместе с родителями, поездами и медведями в машину у выхода и повезли по домам.
Сидя на заднем сидении, ребята наконец-то перевели дух и махнулись подарками. Они еще о чем-то болтали. Тиму наконец-то стало весело и тепло. Они договорились все время выигрывать, чтобы снова увидеться. Тим записал на какой-то картонке для Милы свой телефон, вылез с мамой у своего подъезда, помахал девочке рукой и больше ее не видел.
А дальше дни понеслись, как в кино.
Его куда-то увозили и откуда-то привозили. Перед ним прыгали клоуны, зверюшки, женщины и мужчины в ползунках и слюнявчиках, телекамеры, фотокамеры, мячики, шарики, мультфильмы, глупые и не очень глупые вопросы, не совсем вопросы под названием «тесты» — очень глупые, на его взгляд, задачки, на решение которых давали время или совсем не давали времени. Рядом с ним всегда были такие же, как он, дети. Уставшие, но улыбающиеся, потому что рядом были их родители. Потом появились еще взрослые, кроме родителей. Их роль Тим совсем не понимал, да и не старался понять.
Рядом были его мама и папа. Но они были как бы не так нужны, как раньше, до игры. Нет, они были необходимы. И не меньше, а именно «не так». Было странно. Потому что кто бы ни пропадал, вместо них всегда оставалось действие — Игра.
Детей заставляли читать стихи, разыгрывать сценки, петь песенки. Кажется, он побеждал. Во всяком случае, он уже привык, что в конце какого-нибудь конкурса называли его имя.
Они часто куда-то летали, возвращались, опять летали. Он невзлюбил самолет с первого раза, с первого конкурса, на который нужно было лететь из города. Еще он думал о маме, о том, что чем быстрее все кончится, тем быстрее она успокоится. А пока было наоборот. Чем больше было всяких побед, тем больше она нервничала.
Однажды в какой-то гостинице она устроила истерику полной женщине из организаторов. Мама шумела, обвиняла кого-то в гнусностях. Потом кинулась собирать вещи — свои и Тима. Женщина все время молчала. Она наблюдала за мамой — недолго, потом вышла.
Мамина истерика ничем не закончилась. Они, конечно, никуда не уехали. Но сказки на ночь Тиму стали с длинными паузами и забывчивыми героями.
Прошло всего три месяца с начала всей кутерьмы, но Тим уже не чувствовал времени. Мир вокруг изменил вкус, запах и цвет и превратился в две вещи — тишину и ее отсутствие. Фейерверк игр и конкурсов был как бы самодостаточным. Как карнавал он был интересен самому себе, и его мало интересовали участники. Тим ждал тишины.
Им с мамой объявили, что он вышел в финал. Для Тима эта новость не имела лица. Когда он уснул, слова приснились ему в виде компьютерной песенки, под которую танцевали зверюшки, перекидываясь головками. Утром он проснулся с головной болью.
Финал должен был состояться через две недели.
Финал
Тим догадывался о том, что Игра наделала шума и вообще проводилась с помпой и вкусом.
Финал, например, проходил на не самом дешевом детском курорте, а детей с родителями поселили в отдельных домиках.
Море было теплым, народ улыбчивым, до конкурса оставалось еще семь дней. Что еще надо?
Перед конкурсом маму, папу и его привели в большой зал, где родителей попросили торжественно подписать разные бумаги в красивых пурпурных папках. Родители уже читали то, что должны были подписать. Тим тоже знал, что там. Где-то за месяц отец сказал ему, что после конкурса, если он, конечно, хочет, он будет учиться с другими детьми в специальной школе «для одаренных», как он сказал. А когда Тим спросил, при чем тут его хотение, выяснилось самое интересное: школа — интернат, и он уедет далеко от родителей.
— А когда я буду вас видеть? — спросил Тим. Тут же все понял и испугался. — Не хочу.
Отец помолчал.
— Ну, ты подумай, — сказал он, тронул его за плечо и вышел из комнаты.
Тим понял, что его родители этого хотят. Не понял только одного: почему? Потом были разные разговоры о перспективах, о будущем, но какое ему было до этого дело? Помнится, он вызвал панику, когда спросил:
— С вами у меня не будет будущего?
Он спросил об этом маму, а она взяла и вместо ответа ушла плакать в спальню. Он остался в комнате и смотрел на кончики пальцев. Отец курил на кухне. Оттуда плыл мягкий запах дыма. Чтобы было будущее, надо нахлебаться горя в прошлом… Лучше, конечно, — горя придуманного. Вот чего Тим не понимал.
Не может быть, чтобы не обо всем можно было говорить так, чтобы его поняли. Но он чуял, что если он так скажет папе или маме, они не поймут и опять начнут о будущем.
Поэтому он молчал, и поэтому они стояли теперь в большом зале втроем, точнее — Тим стоял, а его родители и еще какие-то взрослые неуклюже возились над его будущим за массивным столом.
Он решил тогда назло проиграть финал. Правда, он не знал, что не для того в этот финал вышел. Его облапошили и тут: сценарий был написан совсем не дураками, а профессионалами, способными вытрясти вундеркиндство из кого угодно и в состоянии какой угодно злобности.