— Откуда ты такая взялась, — прошептал он себе в нос.
Малявка услышала.
— Живу в том подвале, — она показала на один из брандмауэров. — Видишь, щели внизу? Это окошки в подвал. Проснулась от криков, пошла посмотреть. Подъезд с другой стороны дома.
Странно она всё-таки изъяснялась, как взрослый человек, а не как ребёнок. Что добавляло происходящему бредовости. И так-то Барсуков с большим трудом удерживал себя в реальности, каждую секунду рискуя соскочить с этой тонкой грани, но появление аномальной бродяжки с её издевательскими «почему?» лишало его воли к жизни… Он не выдержал:
— Ну что за двор такой? Полтора человека, и те чокнутые!!!
— Много таких дворов. Я видала и хуже.
— И везде смерть на видео снимают?
— А, ты про эту, из девятой квартиры.
— Про неё тоже, про тварь поганую. Что, во двор трудно выйти?
— На улицу она не выходит, только в сеть.
— А позвонить в службу спасения?
— Телефонным соединением давно не пользуется, только выделенкой…
Девочка добрела уже до бывших футбольных ворот и сняла висящую на штанге кепку. Половина пути была ею освоена, пределы зыбучки вырисовывались теперь довольно ясно. Но чем это могло помочь попавшему в ловушку беглецу?
Сил почти не осталось, ни физических, ни душевных. Вдобавок Барсуков совершенно промёрз. Ноги заледенели, тело теряло чувствительность. Руки ещё держали, но это, похоже, ненадолго. Если ничего не предпринять, то организм скоро скажет «отстань, противный» и, прощально пукнув, отправится вдогонку за Лисицыным…
Вечер и ночь вышли на славу. Особенно ночь.
Сидели в квартире у Лосевой. Два мальчика плюс две девочки — без пап и мам. На полу, на диване и креслах валялись черновики будущих пояснительных записок и всевозможные наброски-почеркушки, на столике было выставлено незамысловатое угощение (бутерброды, крекеры).
— Что это? — хором воскликнула женская половина компании, когда из сумки появилось блюдо-сюрприз.
Морковь по-корейски, освобождённая от целлофана, отлично пошла под тоник с хиной. Проголодавшиеся красавицы уминали остренькое в четыре руки, запивая всё это сладко-горькой газировкой. Кавалеры, как истинные джентльмены, уступили им право дегустаторов.
— А теперь серьезно, — вещал Лисицын. — Все встали и сделали лица. Мы выдержали эту часть испытаний, я говорю про творческую мысль величиной метр на метр, заключённую в наших эскизах. Проекты из журналов не передирали, законные требования комиссии удовлетворили… Удовлетворили. Фу, какая двусмысленность… Но! Любое хорошее дело обязательно оставляет в душе мутный осадок. Всё ближе день, когда нас разбросает по городам и весям. Так повернём же все рукоятки вправо, до упора, как призывали когда-то хиппи, последние носители любви!
— Не дождетесь, гражданин Гадюкин, — откликнулась Лосева. — Гадюкин — это не ты, это цитата.
— Белкина, а ты что думаешь о рукоятках любви? Молви чего-нибудь. Можно всего три слова, три магических слова, которые женщина обычно говорит мужчине.
— Вот они: «Пошел вон, дурак»…
Каннабинолы всасывались в кровь, концентрация дури в масле была высокая, так что девочки быстро поплыли без вина, теряя над собой контроль. Всё, как обещал Лисицын. Не пьют, а пьянеют. Мужик сказал — мужик сделал. Хорошо, что тошнить никого не начало, а то могло. А потом… потом в беззащитные мозги ударил амфетамин из тоника. С «весёлыми картинками» в качестве бонуса…
Пульсировала клубная музыка, способная сама по себе ввести человека в транс. Не зря этой дрянью пропитывают танцполы — чтоб клиентов штырило с гарантией. Лисицын врубил музон, когда пришло время, вдобавок, сладострастно вывел громкость на полную. «Все рукоятки вправо…»
А скрытые желания, как выяснилось, студенток и вправду переполняли. Лосевой сорвало тормоза сразу, будто и не было их, тормозов. Вот уж кто сдерживал свою истинную природу! Ясно, почему она избегала спиртного. Принялась остервенело кидаться диванными подушками, потом, исполнив заднюю подножку, повалила на них Барсукова. На поцелуи отвечала пять за один. Целовалась, как кобра — бросками. Лисицын пристроился без спросу, медленно снимая с барышни свитер. Она извивалась, выписывая задницей восьмёрки. Белкина застряла, стоя на четвереньках, — сосредоточенно подсчитывала паркетины красного цвета в мозаичном паркете, — о ней вспомнили и вернули в компанию, влили остатки тоника… С Белкиной пришлось повозиться: пасть перед ней на колени, провозгласить её королевой, поцеловать коленку. Целовали сквозь джинсы. Потом ей сказали: повелевай! Помогли залезть на стул — оттуда удобнее повелевать. И принялись в два голоса вымаливать разрешение развязать декоративный поясок на её кофточке (кофточка была на кулисках с бамбошками). Королева милостиво позволила. И пока Барсуков зубами развязывал кулиски, Лисицын объяснил Белкиной, что к чему. Здесь, в этом дворце, она — всё. Нет, не так: здесь она ВСЁ. А там — никто, пустой штамп на ватмане. Где — там? Да у Васи, где! Там её чморят ревностью и бытом. Чморят ведь? Чморят. (Повторяем все вместе!) Чмо-рят! Лодка любви давно разбилась о быт…