— Что общего? — холодно осведомился Папа.
— Только то, что все закономерно. Причинно-следственные связи иногда невозможно выявить, если рассматривать Вселенную в единственном числе. А в системе вселенных-клонов связи выявляются сразу и выглядят простыми.
— Леня, нет времени на научные дискуссии. Нужно ехать, понимаешь? Вещи у тебя с собой? Спускайся, мы уже внизу.
— Не нужно меня ждать, — твердо сказал Леонид. — Я не полечу.
Он нажал кнопку отключения связи, помедлил и выключил аппарат. Прозвучал короткий перезвон, экранчик погас.
— Они уехали, — сказала Лайма, смотревшая в окно. Леонид обнял ее за плечи. Волосы Лаймы пахли шампунем, запах показался Леониду неземным, из другой вселенной, это был запах еще не открытой планеты, еще не сваренного мыла, еще не выросших цветов, еще не прилетевшего ветра.
— Леня, — Лайма перешла на русский, — я вспомнила сейчас… Ты пришел ночью, была буря, океан ревел, я тогда жила в Пальмасе, на самом берегу, брызги долетали до окон, но я не закрывала, мне нравилось, когда капли попадали на лицо. Ты мог войти в дверь, но полез на дерево и чуть не упал. Я подала тебе руку, и ты спрыгнул в комнату… помнишь?
Леонид слушал, закрыв глаза. Розовые, зеленые, желтые круги сменились мгновенно высвеченным кадром из объемного фильма, одним из почти бесконечного числа кадров-реальностей, разбросанных в пространстве-времени множества вселенных-клонов. Изображение исчезло, но осталось в памяти.
— Да, — сказал он, зарывшись лицом в волосы, пахнувшие всеми воспоминаниями мира. — Я ужасно боялся упасть, но еще больше боялся, что ты скажешь «уходи».
— Разве ты не понимал, что я…
— Я думал, у тебя есть Том.
— С Томом у нас был разговор как раз в тот вечер. Мы все сказали друг другу, и он поехал к Минни, а я к себе, небо уже было черным, начинался шторм. Я подумала: «Если ты не придешь, я утоплюсь».
— Ты действительно…
— Не знаю. Ощущение — будто стоишь на тонком канате над пропастью. Упадешь или нет, зависит от одного слова.
— Я спрыгнул в комнату… Мне показалось, что волосы у тебя светятся. Будто у волшебницы из гавайской сказки.
— Ты знаешь гавайский, — Лайма повернулась и посмотрела Леониду в глаза.
— Да, — прислушавшись к себе, удивленно сказал он. — Я… мы потом долго жили в Гонолулу.
— Ты помнишь.
— Я люблю тебя, я жить без тебя не могу, я пришел к тебе в ту ночь, чтобы сказать это.
Он вспоминал и хотел вспоминать еще, одно воспоминание тянуло за собой другое, вселенные-клоны соединялись в нужной квантовой последовательности, ему было сейчас все равно, как это происходило в природе, он не думал о физической сути явления, просто вытягивал нить, и она возникала — длинная, бесконечная. Ему еще много предстояло узнать о себе. О себе и Лайме. О Лайме и жизни. О многих жизнях — своих, как ни странно, именно и только своих.
— Моя бабушка, — улыбнулась Лайма, — научила меня гавайскому, когда мне было три года, и первой фразой, какую я произнесла, была: «Я люблю тебя, бабушка».
— Я люблю тебя, бабушка, — повторил Леонид.
Лайма засмеялась и прижалась к нему.
— Что мы будем делать? — спросила она много веков спустя в какой-то из множества вселенных-клонов. — Самое простое — пойти в мэрию и зарегистрировать брак. Тогда ты останешься на законных основаниях. Кстати, у Корвина в лаборатории экзопланет есть вакантное место, я слышала пару дней назад. Правда, сначала тебе надо…
— Развестись, да. Думаешь, меня не вышлют, пока будет продолжаться процесс? Я знаю Наташу, она… Впрочем, ничего я на самом деле не знаю.
— Вспомни, — посоветовала Лайма. — Где-то когда-то с тобой это уже произошло. А где-то произойдет через сто лет.
— Где-то не случится вообще.
— Такого не может быть, — убежденно сказала Лайма. — Такого просто быть не может.
«Да, — подумал он, — такого просто не может быть».