— Н-на!
Сначала был звук «клац». Потом был звук «тум».
Кавказец затылком вонзился в полку, из прокушенного языка брызнула кровь. Нож затанцевал по керамике — звук был «дын-дын-дын». Как в автомате при выигрыше.
— Мамочка…
Девчонка на четвереньках торопливо перебралась через опрокинувшееся тело. Полное, веснушчатое лицо — в потеках туши.
Я помог ей встать.
— Мамочка… — повисла на мне она.
Ее колотило крупной дрожью. И меня колотило. До полной неразборчивости окружающего пространства. Попал как-то, надо же. Попал, думал я. Клац и тум!
Это потом уже, спустя вечность, в поле зрения возникли ребята, Леша, кто-то хлопнул меня по плечу, девчонка пропала, оставив мокроту на щеке, на шее, кавказцев выволокли. Я обнаружил себя сидящим у выбитой двери, рядом сидел спустившийся, бросивший свой «Фронтир» Жора, пальцы обжигал стаканчик с чаем.
— Ты — монстр, — говорил Жора, качая головой. — Что ты ему там сказал? Чего сколько?
— Да так, — я глотнул чая, — внимание отвлекал…
Говорить об угаданном числе почему-то не хотелось. Да и ни к чему.
Остаток ночи смешался в моей голове.
Я давал показания запаренному милиционеру. Затем снова давал показания. Объяснял. Расписывался. Повторял в сотый раз.
Нет, сразу было видно. Что видно? Что что-то с ними, с кавказцами, не то. Это вырабатывается. Особенно если человек склонен к внутреннему анализу. И память зрительная хорошая. Игоря вон спросите, мы его меняли. Спросите, спросите…
Дверь, да, сломал. Не могу четко сказать, понял как-то и все. На уровне интуиции. Ну, представь, лейтенант, мелочи сложились и дали общую картину. Хочешь, называй озарением. Озарило меня, что оба они в кассе. Где подпись ставить? Внизу?
Затем я жевал в комнатке отдыха притараненные ребятами бутерброды и пил какую-то коричневую бурду из кофейного автомата.
Леша с полчаса крутился около меня с покаянным видом, наконец, набравшись храбрости, выдавил, что он не виноват, что он бы тоже, вместе со мной, но урна…
Он закатал штанину, показывая плюху гематомы на голени. Здоровую плюху. Он, наверное, и урну бы приволок в свидетели: вот здесь, вот об этот вот гадский угол…
Я махнул рукой.
Чем бы он мне там помог?
Затем медики, приехавшие заодно с милицией, заклеили мне порез над бровью. Я стал бравый и раненый. Только никак не мог вспомнить, как так меня угораздило. Щепкой, видимо, дверной задело. Осколком.
Снаружи шелестел дождь. Асфальт пузырился, множился лужами. Ночной фонарный свет висел над землей слепыми желтыми пятнами.
В третий или в четвертый раз спустился Жорик.
— Ну как там, хрустит? — спросил я.
— Когда хрустит, когда нет, — Жора вздохнул. — Слушай, может, это шейные позвонки?
— Так звук-то откуда идет?
— Да я и не знаю уже…
Кофейный автомат от Жориного пальца дрогнул, мигнул и дунул кипятком в подставленный стакан. Акупунктура, блин.
— Ну, я пойду, — Жора посмотрел на меня. Хмыкнул. — Рожа у тебя, Шарапов…
Я тронул пластырь над глазом.
— Что, боевая?
— Рэмбовидная.
И Жора, овеваемый кофейным парком, поплыл из комнаты. Я запоздало бросил вслед ему пачку желтых стикеров.
Делать было нечего. До конца смены меня обязали никуда из комнаты не уходить. То ли хотели в очередной раз снять показания. То ли чуть ли не опознание надумали провести.
В маленьком зеркале на стене заклееный лоб мой действительно выглядел мужественно. То есть, вкупе с рожей.
Я посмотрел отражению в нездорово поблескивающие глаза.
А Ирке, спросил его-себя, как мы лоб объясним? Соврем? Или честно расскажем?
Я вдруг клацнул зубами.
Ох! Припозднившаяся ознобная волна прошлась по мне от макушки до пяток.
На волосок, подумалось, на волосок был от смерти… Повернись все немного по-другому, и лежал бы. Мертвый…
Кавказец в памяти улыбнулся и повел ножом: «Зар-рэжу». Беззащитный белый живот внизу. Глаза, остановившиеся, неподвижные, как у слепого…
Бр-р-р! Лучше не вспоминать.
Я щелкнул по отражению ногтем. Ну-ка, улыбочку. Спросил: «Сколько?» Спросил. Сказал: «Сорок три»? Сказал. И лоб.
В общем, Лёня, ты становишься похожим на сумасшедшего старика.
«Отя!» — как говорит Вовка. То есть, вот.
Желто-коричневый, под избушку раскрашенный киоск уже работал. Запах блинов сводил с ума. Улыбчивая толстушка за стеклом смотрела доброжелательно и весело.
— Вам чего? Говорите.
— Сейчас.
Я поднял глаза к длинному списку меню. Ну, Вовке-сладкоежке, блин, разумеется, со сгущенкой. Мне — традиционный блин с сыром и ветчиной. Два. А Ирке, пожалуй, с лососем. Ирка вообще к красной рыбе неравнодушна.