— Ну и пусть, — шептал Николай Николаевич. — Ну и пусть…
Сердце билось в груди, и было немного страшно, но не так, как в преддверии оглашения диагноза врачом, а как перед прыжком в воду с вышки, и когда на ботинке вдруг развязался шнурок, Николай Николаевич зацепился за него ногой и чуть не упал, но не разозлился и не чертыхнулся, а лишь рассмеялся, сам не зная, чему.
Он наклонился, чтобы завязать шнурок, а, поднявшись, сразу же увидел перед собой лицо, которое никогда не забывал, и задохнулся от счастья.
— Коля, — сказала Лизочка Протопопова удивленно, но в ее голосе не было вопроса, а в волосах была седина, только он не заметил. — Господи, ты! Как ты, как?!
— Прекрасно, — сказал Николай Николаевич. — Превосходно, великолепно, замечательно. Исключительно.
Пахло сиренью и сбывающимися мечтами.
Племянник Генка сидел в кафе вместе с приятелями по театральному кружку и весело рассказывал, как разыграл дядю, притворившись инопланетянином.
В потемневшем небе сгустились фиолетовые сумерки и, если бы кто-то пригляделся, то увидел бы висящий над городом инопланетный корабль с обшивкой, блестящей металлом неизвестного земной науке происхождения.
Хотя, возможно, это была просто звезда.
Ринат Газизов Я и мисс Н Рассказ
Сначала Конрад увел мою девушку.
Это было давно, еще в колледже. Безусая юность, увитые плющом стены общежития, субботний бейсбол — я, как эталон неудачника, вечно на скамейке запасных, — и книги, тетради, погрызанные карандаши. Сверстники самых разных достоинств, разномастные, как собачки на выставке. И сосед по комнате — рыжий хам с брекетами, что сияют не хуже бриллиантового колье, — и кондитерская, испускающая флюиды крема и ванили, и однокурсницы в форменных юбочках в клетку, тоже испускающие (не юбки, а девушки) манящие флюиды.
Прежние чувства когда-то давили влагу из глаз. Как соковыжималка насилует грушу — сталью по мякоти. Слезы мои могли бы сравниться со стихией, бушующей рядом, — они такие же соленые. Словом, стыд и позор, с чем ни сравнивай. До встречи с мисс Н. я был — признаю! — слезливым ничтожеством с набрякшими веками и кривым позвоночником.
Вот Конрад, наверно, никогда не плакал.
И не потому, что у него нет генов сентиментального отца, а сам он так же далек от неврастении, как и от чтения английской классики. Просто Конрад — это не я. Если оставить его на безлюдном острове, в полярной пустыне, да хоть между Сциллой и Харибдой, вручив коробок спичек и перочинный нож, Конрад построит футбольный стадион и торговую империю. Знаете, есть такие люди, которые льву в пасть заглянут, президента своего возведут и воздух превратят в бумажки с портретами Вашингтона.
Конрад был из этой породы людей, поэтому он не стал останавливаться на достигнутом.
Забрав мою девушку, он поговорил с бандой Билли Воткинса.
И те перестали избивать меня по четвергам до обеда. Синяки постепенно сползли с моего тела, а я с тех пор не израсходовал и цента на пластыри. Громила Воткинс, казалось, не замечал несчастного хлюпика, Конрад здоровался со мной в коридоре и даже извинялся за то, что лишил меня милой половинки, которая, кстати, предложила остаться друзьями.
Тогда-то я и подхватил психическое расстройство — или оно подхватило меня, кто знает?
Неуверенность, переходящая в фобию, на почве несчастной любви; навязчивые мысли и эмоции, которые мозг — от недостатка йода и глюкозы — стал персонифицировать. Мои страхи вдруг напялили на себя клыкастые ухмылки и пиджаки, надушились зловоньем. Мечты обзавелись пунцовыми губами и глубоким декольте; сидя на лекции, я по рассеянности, бывало, гладил их стройные ноги.
Безумие хлопало меня по плечу и морщилось от лекарств, прописанных врачом — «Специально для нашего юного неврастеника: пообедал — запей микстурой, поужинал — подложи под подушку можжевельник, и волнения перед экзаменами как не бывало!..».
А потом вся эта дребедень (или переходный период, или шизофрения, или поиски души — каждый называет по-своему) вдруг оборвалась, и я познакомился с мисс Н.
Оглядывая всю свою жизнь — крупнее план! чуть приблизить!.. — перекладывая кирпичики памяти так и эдак, я понимаю: рано или поздно мы должны были встретиться. Как ось и колесо, как перо и бумага.