Светочка Волкова, в которой дворник Мустафин признал бы девицу в панталонах, расцарапавшую ему щеку, жадно затянулась пахитоской:
— Не то слово, голубым и то легче, чем тем, кто курит. Они даже свои парады устраивают, а был хоть один парад за сигареты? Не было.
Нехитрый прием радушного хозяина — предложение гостям вин и ликеров — сработал полностью: если при начале встречи они сидели, словно в рот воды набрав, узнав, что попали к дяде царя, то вскорости обстановка стала куда как более непринужденной. Довольно забавным для Сергея Александровича было узнать, что одна из девушек была в прошлом году в Ливадии — «ничего так местечко, похуже Турции, зато Наташ не ищут».
— Голубые? — ему было интересно узнать значение еще одного слова из будущего, в дополнение к «энергетику» и «слимкам», а также к тому, что курение при дамах столь же обыденно в будущем, как и сами курящие дамы, и нет никакой необходимости удаляться ради хорошей сигары в курительную комнату. Он с интересом посмотрел на Светочку, вновь уронившую коробок шведских спичек на пол, — она все время забывала, что на этой юбке нет карманов.
— Ну, голубые… — Светочка неожиданно застеснялась, — ну это, эти… ну, они…
— Кто же?
— Мужики, которые с мужиками спят, — ответил вместо нее грузный юноша в студенческом мундире, один из приятнейших в недавнем прошлом собеседников Ганнушкина.
Московский генерал-губернатор нервно дернулся, едва не икнул и несколько раз перевел взгляд от своих необычайных гостей на Зубатова, старательно раскуривавшего сигару или, вернее, делавшего вид, что занят именно этим. Зубатов же в очередной раз подумал, что сведения, сообщаемые потомками, подобны динамитным зарядам, и невозможно было предугадать, какой вопрос окажется ударом молотка по капсюлю гремучей ртути. Вместе с тем и не показывать потомков Сергею Александровичу было нельзя, и радовало только то, что сообщать царю о трагической судьбе фамилии будет все же дядя, — но сколько же еще подобных зарядов скрывают в себе потомки?
Тем временем Николай Петров, а это именно он заставил важнейших людей Москвы вздрогнуть, продолжал, как ни в чем не бывало:
— Да ладно, вон Анжи спросите — она вообще яоем увлекается, у нее этого полно…
— Э-э-э?.. — Сергей Александрович, совершенно сбитый с толку, уже не пригубил лафитничек, а отхлебнул из него.
Аня, которую назвали Анжи, тут же возмущенно вступила в разговор:
— Ты ничего в этом не понимаешь! И это не китайские мультики, а высокое японское искусство! Это очень нежно и романтично!
— Китай? Япония?
— Не Китай, а именно Япония! А они в этом ничего не понимают!
Московский градоначальник, изумленный, казалось, уже донельзя, и затем изумившийся еще более, махнул ладонью:
— Полноте, господа и дамы, полноте! — голос его заметно изменился, — Может быть, нам лучше сменить тему? Ведь технический прогресс, достигнутый в ваше время, куда как более интересен! Летают ли у вас к другим планетам? Что скиапареллевы каналы на Марсе? Что на Венере? Тропические леса?
— Да, конечно, американцы на Луну летали и на Марс робота отправили…
— Да не летали они на Луну! Всех обманули, а это все в голливудском павильоне снято, потому что флаг трясется!..
Сергей Александрович потряс головой и сдавил виски:
— Господи Боже… Сергей Васильевич, — повернулся он к Зубатову, — я временами словно слышу не наших потомков, а тех самых марсиан…
— Вы знаете исторический анекдот о Фультоне и Наполеоне? Фультон предложил ему пароход для вторжения в Англию, однако проект был отвергнут — великий корсиканец попросту не поверил в возможность создания корабля без парусов и весел. Но, полагаю, Наполеону все же было проще понимать, о чем ему говорил Фультон, чем нам понимать слова наших потомков.
— Никогда бы не подумал, что в пушкинском «мы все глядим в Наполеоны» может быть еще и такой смысл…
Что может быть прекраснее летнего дачного утра? Да, да, того не слишком раннего утра, когда солнце давно уже встало, и внизу, на веранде, давно уже слышны голоса, — а вы, неспешно и с ленцой потягиваясь, завязываете мягким узлом галстук и, позевывая в кулак, выходите к завтраку. Тут же все прекращают свой спор о том, чем лучше заняться — катанием на лодках или игрой в крикет — и принимаются дружно называть вас соней и лежебокой. И вы, посмеиваясь, пикируетесь со всеми, и вместе со всеми смеетесь милым шуткам над собой, и отказываетесь от предлагаемой добросердечным хозяином рюмочки анисовой, и с живостью неимоверной откликаетесь на предложение выпить лучше чаю, свежайшего. И ах! Как же мило подрагивают тонкие пальцы сестры хозяина, когда она наливает вам чаю, ах, те самые тонкие пальцы, которые целовали вы вчера поздним вечером, и как она краснела и пыталась забрать свою руку — с той особой решительностью, когда в словах звучит самое что ни на есть негодование, а голос, а дыхание — как же они взволнованно дрожат! и ее пальцы, ее тонкие и нежные пальцы, которые она пыталась забрать из ваших ладоней так несмело, что могло показаться — или все-таки не казалось? — что не только вы удерживаете ее, но и она удерживает вас. И теперь вам решительно все равно, будут ли сегодня все кататься на лодках, или же решат играть в крикет, — вы будете с равным удовольствием помогать ей целиться молотком по шару, касаясь при этом ее рук, — и она будет вновь и вновь промахиваться от волнения, — или сидеть на веслах, любуясь солнцем, пробивающим кисею ее зонтика и завитки волос на шее, — и она обязательно брызнет в вас водою…