— Почему мне тебя бояться, Сережа?
Она заставила себя посмотреть в его лицо. И подумала — хорошо, что он не встретил меня в облике. Так бы я не разглядела сразу, что он изменился.
И когда его уши потянулись вверх, вывернулись остроконечными мохнатыми раковинами, и дрогнули ладони, меняя очертания, Инна уже почти не удивилась. Только спросила:
— Волк?
— Лисица, — почему-то обиженно ответил он.
— Тоже хорошо.
— Что значит тоже? — Его лицо тоже начало меняться, в глазах замерцал желтый текучий огонь.
— Просто хорошо, — торопливо поправилась Инна. Он, должно быть, увидел что-то в ее взгляде, остановил изменение. Лицо напряглось, в глазах мигнуло чернотой — будто кто-то опустил шторку, закрыл дверцей печное огненное окошко. Надел прежний человеческий взгляд.
— Иди сюда. — Сергей потянул Инну за руку, усадил рядом с собой. Обнял за плечи. Инна напряглась. Потом заставила себя расслабиться, прижаться к нему — как раньше.
— Я боялся, — тихо прошептал он прямо в ухо. И это был уже почти совсем его прежний голос: — Я боялся, что ты…
— И я, — призналась Инна. — Я очень боялась, что ты станешь вампиром.
— А разве плохо? — удивился он. — Я бы хотел… У них такие возможности. Хоть и говорят про равноправие… Но ты знаешь, что только вампиры могут…
— Я очень рада, что ты им не стал, — перебила Инна.
— Ну и хорошо, — невнятно пробормотал он, скользя губами по ее шее…
— Отпусти, — сказала Инна.
Он не услышал. Пальцы — или уже когти — рвали пуговицы на блузке.
— Пусти!
Глаза затекали желтым тягучим пламенем.
— Сережа!
Инна подумала, что если сейчас испугается по-настоящему, позволит панике захватить себя — если будет кричать, визжать и отбиваться, сама превращаясь в перепуганного, ничего не соображающего зверька, — он не остановится. Выход был один — обуздать свой страх, как дикого зверя. Остаться человеком. И надеяться, что Сережа еще сумеет вспомнить свое имя и вспомнить, что он тоже когда-то был человеком.
Он вспомнил. Остановился, тяжело дыша. Отшвырнул Инну в сторону, скорчившись, цепляясь за скамейку, отошел на несколько шагов. Обернулся. Огненная муть медленно таяла в его глазах.
— Извини, — хрипло сказал он. — Понимаешь, мне сейчас…
— Да.
— Со временем я научусь как-то лучше этим управлять.
— Да.
— Я тебя не поцарапал?
— Нет, ничего. Немного. Ты тоже меня извини. Поздно. Мне пора. Мама, наверное, волнуется. Я пойду.
Инна отступала, стараясь подавить свой страх. Стараясь не думать, что Сережа может кинуться на нее, когда она повернется к нему спиной.
— Инна!
Она вздрогнула и остановилась.
— Не бойся меня, а? — тихо попросил он. И в эту минуту он был очень похож на того прежнего, робкого мальчика, часами ожидавшего Инну с маленьким увядающим букетиком в горячих пальцах…
Инне захотелось расплакаться от жалости.
Она так и не поняла — к себе или к нему… Или к той яркой картинке осеннего счастливого вечера, которую так и не сумел сложить ветер…
Мама вышла из спальни, покачиваясь от слабости.
— Какой мерзавец, — глухо сказала Инна, глядя на бледное мамино лицо и дрожащие руки, поправляющие пояс халата.
— Инна…
— Он мне не отец, я не обязана его любить!
— Конечно, — устало согласилась мама, опустилась на табурет, уронила руки на стол.
— Я тебе сейчас чаю…
Инна метнулась к плите, загрохотала чашками, украдкой вытирая слезы, чтобы не видела мама.
Терпкий аромат бергамота и мяты, тягучая сладость гречишного меда… Мама грела тонкие пальцы о горячую кружку. Потом глотнула, прикрыв от удовольствия глаза. И спросила так — с закрытыми глазами:
— Иннушка, что случилось?
— Ничего… — Инна уткнулась в свою чашку. Еще не хватало маме ее, Инниных, проблем.
— Сережа?
— Да.
Мама протянула руку, обхватила Иннино запястье, потянула легонько к себе. Инна опустилась возле ее ног, уткнулась лицом в живот и расплакалась.
— Все пройдет, все, — тихо бормотала мама, гладя дочь по волосам. Будто та была маленькой девочкой, разбившей коленку. А может, мама уже знала, что это утешение одинаково мудро и верно не только для физической боли, но и для душевной… Разница только во времени…
— Мам, я хотела тебя попросить…