Огромное количество споров в романе будет посвящено возможности сопротивляться врагу. Оборонцы будут призывать окружающих сделать волевое усилие, чтобы сохранить величие.
В ответ пораженцы скажут, что безответственное и коррумпированное правительство само виновато в том, что никто не хочет умирать за такую страну. «Эту» страну, лишенную демократии и разворовываемую олигархами, все прочее население уже перестало считать своей, и нынешний режим давно воспринимается как оккупационный. Воевать, защищая одних оккупантов от других, — овчинка выделки не стоит, да и потом новые оккупанты даже могут оказаться лучше прежних.
Пораженцы будут также добавлять, что в нашей стране призывы к борьбе всегда подозрительны: борьба не на жизнь, а на смерть часто — слишком часто — служит оправданием для мерзостей, с которыми не боремся в повседневной жизни. Дело не в том, можем ли мы бороться, а в том, стоит ли подчинять всю жизнь борьбе. Злоупотребления, насилия в судах и без суда, воровство интендантов, пренебрежение культурой и нормами гуманизма — не оттого ли, что наша жизнь подчинена борьбе?
Оборонцы на это ответят, что борьба — это выживание, и тот, кто оправдывает свое нежелание драться нелюбовью к коррупции, совершает преступление против сограждан и своих детей, ведя все сообщество к вымиранию.
Но пораженцы не сдадутся (вопреки своему названию) и возразят, что, возможно, борьба лишь ускорит нашу агонию — хотя бы из-за демографических потерь. Среди пораженцев будут еще фаталисты, а также сторонники теории Льва Гумилева, которые скажут, что длительность существования государства в любом случае отмерена, что бы мы ни делали. Вопрос в том, чем мы займем оставшиеся нам несколько веков, — ведь если нам не суждено быть сильными, то пусть хотя бы результаты дел и намерения поражают благородством. Стыдно, если умирающий лев не может сказать пришедшему лягнуть его ослу ничего, кроме: «Были бы у меня зубы, я бы тебе показал». Если в его мыслях нет ничего другого, если все его счастье в том, чтобы терзать слабейших, — значит, он достоин того, чтобы его лягнул осел. Тут пораженцы будут ставить вопрос: ради каких ценностей мы будем вести эту войну? Эрудиты вспомнят комедию Дюрренматта «Ромул Великий», рассказывающую о гибели Римской империи под натиском германцев. Византийский император в этой пьесе вполне резонно говорит, что спасти империю может только идея, только вера в свое предназначение, и предлагает лозунг «За мир и рабство!». Если бы Россия отстаивала хотя бы преимущества рабства, ну хотя бы крепостное право (которое она отменила так поздно) или, скажем, даже ГУЛАГ как некое экзистенциальное состояние и экономический инструмент… Но нет, мы отстаиваем лишь идею собственного имперского величия — величия ради величия, причем достигать этого величия можно лишь путем унижения других, — это великое, ни с чем не сравнимое удовольствие от смерти соседской коровы. Такую великую идею никто не поддержит, она никому не сладка. Мир нельзя покорить — его надо соблазнить. Нужно обязательно соблазнить противника — своими ценностями, навыками, образом жизни. Запад выиграл у Китая культурное соревнование, поскольку Китай может развиваться, только заимствуя у Запада технологии и экономические отношения, а конфуцианство составляет лишь декор, постепенно съеживающийся под лучами глобализации. Суть нашего поражения заключается в том, что нам некого и нечем соблазнять. Нам даже самих себя нечем соблазнять.
Можно представить себе возмущение и душевную боль оборонцев, и, возможно, они позволят себе несколько резких слов в адрес оппонентов — вроде того, что «из-за таких, как вы, мы и проиграли». Именно из-за таких пораженческих настроений правительство и сняло с себя ответственность за исход войны — оно поняло, что мобилизовать это общество на борьбу невозможно. Это вызовет некоторые ироничные замечания — мол, все снимают с себя ответственность, если все остальные не снимут с себя последнюю рубашку и откажутся от духовной и прочей свободы — ради того, чтобы кто-то соизволил выполнять свои обязанности.