Я-то знаю.
После транспортника все валилось у меня из рук. Скоро на моей совести были две глиняные миски и кувшин с молоком, выпавшие из дырявых рук и разбившиеся. Молока было особенно жалко. А еще я чуть не ушел в зыбун с головой, потому что задумался, когда вы сможете приехать, и свернул с тропы. Рауль тогда вытащил меня и, похлопав по щекам, сказал: «Очнись, Мигель. Совсем что-то с тобой не то».
Но я не очнулся. Как тут можно очнуться?
В голове моей всплывают слова, которых я никогда не знал и даже не слышал, иногда мне чудятся разговоры внутри черепа, разные голоса, там есть ваш, Элизабет, голос и еще чей-то, а иногда это просто звуки вроде стука каблуков или шуршания одежды.
Один раз я сидел в доме и кто-то вдруг сказал во мне: «Лихорадка Римана, она же трясучка, вызывается укусом так называемой Кабельской мошки — Simulia Cabela. Летальность — средняя. Детская летальность — высокая».
Я прижал ладони к ушам, и голос умолк.
Он потом еще порывался сказать что-то, но я тут же тряс головой и начинал петь: «Ла-ла-ла, ла-ла-ла». Застав меня за этим занятием, Хосе покрутил пальцем у виска. «Никто не поет самому себе, Мигель. Только сумасшедшие».
Я убежал от него на маниоковую плантацию.
Плантация у деревни чахлая. Маниоку наши болота не нравятся, созрев, он сильно горчит.
Пропалывать его — адская работенка. Но я, не разгибаясь, выкосил под солнцем целый ряд. Ползун-траву, желтый коготок, остролист — все мои руки вырывали без жалости. И главное — никакие посторонние мысли ко мне не лезли. Потому что не до них. Я представлял только, как мы встретимся, как вы посмотрите своими насмешливыми глазами и скажете: «Что, Мигель, соскучился?». А я скажу: «Да». Или просто возьму вас на руки. Хотя, конечно, это все так, воображение.
Мне многое вспоминается потихоньку. Сейчас я думаю, как я умудрился все забыть в ваше отсутствие? Непонятно. Словно кто-то взял и вымарал мою память, не всю, кусками, важными эпизодами, а теперь она восстанавливается.
Вы помните бокс 6А?
Я там лежал, в этом вашем институте.
Через день после вашего появления в деревне все в сизых выхлопах появились три грузовика с тентованными бортами. Полный, губастый, в очечках, бледный человечек в халате вышел из головного и сказал, что по вашему поручению он отберет для института желающих излечиться от лихорадки. Когда мы построились (а он сказал: «Постройтесь», и ему еще помогли солдаты, которых было шестеро), он попросил, чтобы мы не пугались: «Ничего страшного с вами не случится». Очечки его задорно поблескивали, а щеки лоснились от пота. Солнце тогда разошлось и жарило по-страшному. Над болотами роился гнус, наверное, та самая Simulia Cabela. От грузовиков пахло нагретыми резиной и металлом.
«Институту, — выкрикнул бледный человечек, краснея на солнце, — для исследования нужны люди. Желательно — переболевшие. Они будут участвовать в разработке лекарства и его испытаниях. Их семьи, — он сделал значительную паузу и продолжил: — их семьи получат еду и спирт. Сами добровольцы получат деньги. Двести долларов!»
Рауль присвистнул. Мы переглянулись.
На двести долларов в Чейясе можно купить вполне приличный пикап. Или двадцать мешков тапиоки, маниоковой муки, хорошей, без жучков, сладкой. Или телевизор поновей.
В общем, нам с Раулем предложение понравилось. А у Хосе и вовсе глаза загорелись. Он все мечтал у Касика Сагранья полдома выкупить, а тут такой шанс. Хосе даже шаг вперед сделал.
«Условие, — сказал ваш человечек, вытерев шею платком. — Мы не берем детей. Мы не берем женщин. Желающие подписывают письменное согласие».
Шпарил он по-нашему шустро, не как вы. Насобачился где-то. Может, в столице или в пограничье каком. А солдаты уже и фляги пятилитровые, пластиковые из грузовика вниз спустили — одну, две, десять.
«„Американ Ройял“, без обмана», — уважительно оценил, Рубен Тамарго. В свое время он заправлял баром на побережье и толк в спирте знал.
Мы следили, как за спиртом на земле появляются стопки жестяных нумерованных ванночек.
«Армейский паек, — шепнул Рубен, — саморазогревающийся».
«Ну», — поторопил человечек, и мы все как один…
Нас не так уж много на самом деле набралось. Трех дюжин точно не было. Стариков человечек тоже отсеял, но в виде благотворительности подарил им по фляге.
Мы полезли в грузовики, в душное, пыльное нутро. Солдаты торопливо раздавали выгруженное. Человечек отмечал фамилии в планшете. Грустная Альса смотрела на нас, прижимая к груди жестянки, — у нее не только Хосе взяли, но еще и двух братьев помладше.
Мне вдруг подумалось тогда, что я вижу нашу деревню в последний раз. Старуху Марию Отонотоми. Деда Маноло. Мальчишек Велоза — Педро и Александра, машущих нам руками. Захотелось выскочить и убежать в болота. Почему? Не знаю. Я ведь ехал к вам. Не знаю…