Еще кончалась первая неделя моего лечения.
Сосед куда-то исчез. Общий зал в обед был полупустой. Многие, говорили, выписались. Но бродил шепоток, что их перевели в другой корпус. Хосе, обычно подвижный, порывистый, суетливый, от сытости спал на ходу. Меня пичкали таблетками и какими-то малопонятными тестами. Что-то все замеряли, тискали, светили в глаза, словно хотели найти там мое «оло».
Потом, ближе к вечеру, появились вы.
За вами вкатили столик, а на столике как раз лежал пенал. Да, как раз он. Металлический, со скругленными краями и кнопками с цифрами на боковой грани. От него веяло холодом, он даже на взгляд казался ледяным. А вы сказали: «Ну что, Мигель, ты готов?». И присели ко мне. Я чувствовал ваше бедро у своего колена. Острые секунды счастья. Рвется в бой caman…
«Да, сеньора ангел». — «Зови меня Эли, Мигель. Мы станем с тобой хорошими друзьями». «Только друзьями?» — спросил я, с испугом следя, как ползут по простынке к вам мои руки. «М-м-м, — улыбнулись вы, — давай не торопить события».
Я не обращал внимания, стоит ли кто-то рядом. Санитары, помощники — они все были вне. Мой мир составляли вы и я. Этого было достаточно.
Появление инъектора в ваших руках было как волшебство. Если его кто-то и подал, мозг мой не зафиксировал.
«Ты знаешь, что это, Мигель?» — спросили вы. Я кивнул. Вы притянули к койке столик с пеналом. За окном грохнуло, распорола сгущающиеся сумерки ветвистая молния, зашумел, зашипел, омыл стекло дождь. Вы легко коснулись кнопок с цифрами. Пенал, помедлив, выдавил на крышке зеленый огонек и распахнулся. Утопленный в чем-то мягком, в нем лежал несоразмерно маленький цилиндрик. Вы достали его и со щелчком вставили в инъектор.
Густая, комковатая жидкость внутри при свете новой молнии вспыхнула неоном.
«Тебе не нужно бояться, Мигель», — сказали вы. «Я ничего не боюсь, когда вы рядом», — сказал я. Вы качнули головой. «Очень хорошо, Мигель. Напряги шею и не шевелись».
Рыльце инъектора коснулось моей кожи.
«Мигель, — сказали вы, — сейчас я впрысну тебе наниты. Это такие маленькие биомеханические штучки. Очень мелкие. Малюсенькие. Через кровь они проникнут тебе в голову». «Зачем?» — спросил я. Мне было интересно и совсем не страшно. Вы посмотрели мне в глаза.
Инъектор пшикнул. Шею кольнуло. Небольно, мошка и то сильнее кусает. Зазудело, конечно, но я не решился расчесать. Понятно, что нельзя.
«Эти наниты, Мигель, — сказали вы, — как маленькие доктора. Они найдут твои болячки и вылечат их. И не допустят, чтобы ты заболел снова. А еще сделают тебя сильным, быстрым и бесстрашным». «Тогда я — за», — сказал я. А вы наклонились ко мне и поцеловали в щеку. «Я и не сомневалась, Мигель».
Гроза высветила ваше лицо. Ничего от ыхеу. Обычное лицо. Может быть, несколько напряженное. Я потянулся к нему.
«Нет-нет, Мигель, — сказали вы, поднимаясь, — тебе необходимо поспать». «Я не хочу», — сказал я и зевнул. Неожиданно для самого себя. «Вот видишь, — улыбнулись вы. — Спи. Я приду завтра». И — бах! — я уже сплю.
Сквозь сон мне слышался дождь, скрип колесиков, шаги.
Потом один голос произнес: «Смотрите, Элизабет, член у него так и стоит. Латино, похоже, перевозбудился». Тогда вы и сказали, что я — уникальный Мигель. Потом добавили еще что-то. Дурачок? Но я во сне не обиделся, потому как — ласково прозвучало.
Я подумал, что стану здоровым, сильным и бесстрашным, и тогда точно вас завоюю.
А тут, представляете, подсел ко мне старик Маноло, посмотрел, как я листы черкаю, а потом в пустоту пялюсь, вспоминая, покряхтел, пожевал губами и закивал: «Правильно делаешь, Мигель. Твой дед Апетубебе такой же был». Я ему: «Какой?». А он: «Страстный и на голову больной». Я-то фыркнул, что не фыркнуть-то, но Маноло лишь редкозубый рот ощерил. «Он, дед твой, тоже белую полюбил как-то. Мы молодые были, подались, знаешь, в столицу…»
Он замолчал, полез за пазуху. В пальцах его задрожал старенький фотоснимок. Черно-белый. С ломкими углами. «Вот такие мы были», — произнес он, давая мне рассмотреть изображение. Деда я узнал сразу. А юный Маноло оказался светлей и щекастей нынешнего. Оба были в пончо и при ружьях. «И такая была любовь… — сказал мне старик со вздохом. — Только он не письма писал, неграмотный был, все больше песни сочинял. Гоняли его, знаешь, с собаками…»
Он сочувственно похлопал меня по плечу, а я подумал, что, может быть, моя любовь к вам — наследственная. Если и дед Апетубебе…
Конечно, глупости пишу. Сложно это, разбираться в себе и своих чувствах. Деда вот приплел. А зачем? Нет, не знаю.