Текст обрывался на середине предложения.
Где причина, где следствие? Текст был намеренно оборван, чтобы не длить уже понятое объяснение, или я сумел понять все, что нужно, из случайно оборванного текста?
Бумага появилась в ящике, потому что мне оказалась нужна подсказка, или я понял, как следует поступить, потому что в тумбочке нашелся нужный текст?
Одно я знал точно: бумага и текст – не из этой эмуляции.
Как и я сам. И голос Иры, подсказавший мне, где я спрятал подсказку. Если спрятал.
Такое невозможно проверить. Находишь в неожиданном месте неожиданную вещь и не можешь вспомнить, сам ли положил ее туда, хотя и уверен, что не клал. Человек часто вспоминает то, чего никогда не переживал, но знал по рассказам очевидцев. И часто забывает то, чему был свидетелем.
– Ты идешь или передумал? – нетерпеливо спросила Ира из прихожей.
* * *У Лёвы, похоже, ничего не менялось в жизнях. Он был таким, каким я его помнил: немного обросшим, немного небритым, насколько это позволяли приличия и преподавательский статус – философ, дескать, может и даже должен выделяться некоторой отстраненностью, выбрать имидж, не нарушающий (во всяком случае, явно) порядков советского общежития, но показывающий, что это личность немного не от мира сего.
– Хорошо, что вы пришли. У меня новость, – объявил он, когда мы сели на свои обычные места (я не ошибся – уселся на табурет возле стены, и Лёва не окинул меня удивленным взглядом).
Я не удержался и сказал:
– Горбачева избрали, наконец?
– Откуда ты знаешь? – с подозрением поинтересовался Лёва.
– Дедукция, – пробормотал я. – Ты говорил, что его вот-вот выберут.
– Действительно, – погрустнел Лёва. – Мне звонил Ариф… ты его не знаешь… из «Бакрабочего», он отправил в набор экстренное сообщение о пленуме, утром это будет в газете. И по телевизору скажут. Молодой, энергичный… Я так и знал, что его выберут. Это здорово!
В прежней жизни, о которой Лёва не помнил, ему пришлось уйти с кафедры, поскольку ортодоксальный курс диамата не вписывался в новые, никому, впрочем, не понятные планы. В девяносто первом, через год после нашего с Ирой и Женечкой отъезда в Израиль, Лёва перебрался в Штаты – политический беженец, надо же… Обосновавшись в Нью-Йорке, он объявил себя профессором психологии и начал раздавать советы (платные, естественно) неудачникам в семейной жизни. В той самой, которую сам так и не сумел создать. Не следовало бы Лёве радоваться приходу к власти «молодого и энергичного». Впрочем, здесь и сейчас жизнь могла пойти по иной колее, и я был бы последним, кто решился предсказать Лёве его судьбу.
– Ну и хорошо, – сказал я рассеянно. – Я не о том хотел с тобой поговорить.
– Да? – еще больше погрустнел Лёва. Он-то собирался говорить только о Горбачеве, о предполагаемом будущем великой советской державы и собственном месте в этом счастливом (теперь!) будущем. – А что? Случилось что-нибудь?
– Представь, что у тебя есть возможность управлять мирозданием. Изменять его одним лишь своим решением.
– Вообразить себя Богом? – Лёва не понимал, к чему я клоню, и решил, что вопрос схоластический, мне просто нечем было занять ум в выходные, вот я и ударился в философию, более того – в теизм. – Пустое дело. Я не могу вообразить себя Богом, во-первых, потому что я в него не верю, а во-вторых, если бы и верил, то не мог бы думать так, как он, поскольку у нас с ним принципиально разные подходы к реальности.
– Почему? – спросил я.
– Бог бесконечен и всеведущ, – объяснил Лёва. – А мой мозг конечен и потому всеведущим быть не может. Пытаясь вообразить себя Богом, я в бесконечное число раз преуменьшаю его возможности и в бесконечное число раз преувеличиваю свои.
Обе операции бессмысленны, а с точки зрения логики…
– Хорошо, – поспешно согласился я. Пока Лёва произносил тираду, я понял, наконец, чего на самом деле от него хотел, за чем пришел и какой вопрос следует задать.
– Если бы тебе пришлось решать… – заговорил я медленно, подбирая слова, чтобы не возникло недопонимания. – На одной чаше весов жизни и судьбы людей… тысяч, может, миллионов. А на другой чаше твоя жизнь и жизнь самого близкого тебе человека…
Прокол. Я знал: у Лёвы нет человека, настолько ему близкого, чтобы могла возникнуть дилемма выбора. То есть, такого человека не было у него в прежней жизни, а здесь… сейчас… Я бросил взгляд на Иру. Она сидела, сложив на груди руки и закрыв глаза.