– Бей заднее стекло. Только осторожней кроши, чтобы никого не поранить.
Я зачем-то поплевал на руки, еще раз покосился на девушку.
– Эй там, – крикнул дядя, – все пригнитесь, сейчас стекла полетят. Да не бойтесь, все будет в ажуре.
Я осторожно потрогал монтировкой стекло. Затем легонько ударил. Из автобуса – чей-то испуганный крик. Я ударил сильнее. Автобус качнулся.
16
Отряд я проскочил благополучно. Специально остановился в тени, держался за руку, рукав весь в крови – в настоящей, не моей, но крови. Пара вопросов, кто-то сунул бинт и шприц с обезболивающим. Они двинулись дальше. Я подождал, пока бойцы скроются за поворотом. Откуда я мог знать, что меня ждало впереди?
Их было двое. Они заметили меня. Сержант поднял автомат.
– Стоять! Ты, что ли, раненый?..
– Я…
Он приблизился ко мне, луч от фонаря заскользил по моей руке.
– Дай осмотрю.
Я замотал головой:
– Не надо, как-нибудь сам дойду.
– Не ссы, боец! Я не только скотину валю, но еще режиком в мясине поковыряться горазд. Сейчас пульку вытащу без наркоза.
Он заржал, достал нож. Еще мгновение, и станет ясно, что раны у меня никакой нет. Значит, как минимум дезертир. Второй стоял в стороне и приглядывался к стене – где-то там должен быть мой лаз.
Сержант взял меня за «больную» руку. Я изобразил боль, согнулся в три погибели.
– Ой-ой-ой! – опять заржал сержант. – Неженка какая…
Первый выстрел ему в живот, второй – в другого, который даже не успел сообразить, что происходит.
17
Отец рассказывал нам – мне и брату, – что сначала в тоннель ходили молодые парни, ходили, чтобы поразмять кости в рукопашной. Бились с теми, с той стороны горы. Говорят, была когда-то такая забава: в чистом поле деревня на деревню. Бесцельно, беззлобно – молодая поросль не знала, куда девать избыток энергии. А тут то же: стенка на стенку, поначалу на кулаках, потом с кастетами и ремнями с пряжками. Побьются, разрядятся и разойдутся, утаскивая побитых. Потом это вошло то ли в привычку, то ли в традицию. Появилось оружие, появилась осмысленная стратегия и даже цель – выйти к противоположному входу в тоннель. Цель, которая, если разобраться, не имела никакого смысла. Я в этом ничего не понимала. Брат смеялся надо мной: потому что баба, говорил. Что там можно было увидеть – другой город, такой же как наш, но только у моря. Ничего нам в нем не было нужно. Мы могли в него приехать и так, на автобусе, поваляться на пляже, пообедать в кафе и ресторанчиках, сходить на танцы, а потом вернуться домой. И они точно так же катались к нам: погулять по лесу, пообедать в кафе, сходить на танцы или кино, а потом спокойно уехать обратно. Я и вправду не понимала.
Потом, кажется, поняла. Никакая это не традиция и не привычка. Необходимость – на уровне инстинктов – проявления мужественности. Если ты не ходил в тоннель, не бился с противником, значит, ты не воин, не мужчина. И все эти разговоры, что баба, что ничего не понимаю, – мужские игры. Просто нужно – и им, и тем, с другой стороны, – выйти стенка на стенку, почувствовать себя рыцарем, ковбоем, солдатом, помахать от души мечом, побросать ножи, пострелять из автомата. Детская игра в войнушку, которая в крови у мужчин. А риск, возможность погибнуть – плата за удовольствие, за выброс адреналина, за иллюзию причастности к чему-то героическому.
18
Понять, что он был не из наших, а из тех, которые сейчас ломились сквозь нашу оборону, можно было и на ощупь.
Жетон на его шее овальный, а не круглый, как у нас. Униформу он нашу нацепил, не знаю, где достал, но про жетон забыл.
Мы катались по земле, били друг друга кулаками, пихали ногами. Мои руки тянулись к его горлу. Он вывернулся, но пальцы мои зацепились за ворот футболки, он дернулся, и футболка порвалась. Тут-то я и увидел жетон. Овальный, как куриное яйцо.
Я не знал, что сержант жив. Что сейчас он попросту наблюдает за нашей возней.
Сколько можно выдержать такой борьбы – пять минут, десять? Сил на большее не хватит. Это только в кино лупят друг друга часами. Мой нож потерялся где-то в полумраке. Один удар ногой, и он вылетел у меня из руки в самом начале схватки. Вдруг я увидел свой нож – его лезвие перед своей грудью. И оно неумолимо приближалось под тяжестью чужого тела.
Неожиданно какая-то сила отбросила навалившегося на меня противника. Я увидел, как сержант саданул его о стену, отбросил в сторону нож.
– Спасибо… – просипел я, с трудом поднимаясь.
Сержант всунул мне в руку пистолет.
– Стреляй! Стреляй, щенок. Смотри же – это вражина.
Он лежал на земле, скрючившись, закрывая голову руками. Я глядел на дуло пистолета.