– А что же у вас там есть? – заинтересовался Дынин.
– Да ничего у нас там нет, – неожиданно печально сказал дьявол. – Говорили: «Вечные муки, скрежет зубов…» А у нас скучно до зубовного скрежета, и все пироги. И погода какая-то бессмысленная – серая-серая, ни зима, ни лето. И время неопределенное – ни день, ни ночь. Грешники сидят и сами с собой разговаривают. Одни мы хоть как-то при деле.
Дынин подумал еще немного. Хм, вечные разговоры с самим собой? С собой он поговорить любил, так как считал себя человеком умным и всесторонне развитым.
– Эх, ладно! Подпишу, – решился он.
– Вот и чудненько, – обрадовался нечистый. – Вот и молодец!
– А можно ручкой? А то я крови боюсь.
– О чем разговор, дарагой! Падпысывай, чем хочешь, – развеселившийся сатана почему-то перешел на кавказский акцент. – Мой дом – твой дом, май друзья – тваи друзья!
Дынин сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, зажмурился и, не глядя, махнул свою подпись на документе.
Гром не грянул, бездна не разверзлась. И вообще Дынин где-то в глубине души все еще предполагал, что происходящее – чья-то диковатая шутка или глупый розыгрыш. «Посмотрим, может, это все и правда, а может, и нет», – приблизительно так думал он.
– Ну, я пошел, – засобирался дьявол. – Дел еще по горло, хоть разорвись.
– Эй, постойте! А что я-то теперь должен делать? – переполошился Дынин. – Вы сказали, что мне надо сделать одну вещь, когда завтра встречусь с Гелиосом. А что делать-то?
– Вот, держи, – дьявол снова полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда английскую булавку. – Уколешь ею своего Гелиоса, его талант к тебе и перейдет.
Дынин взял булавку и недоверчиво повертел ее в руках.
– Уколю, и все? Хм, что-то не верится. Точно перейдет? – недоверчиво спросил он.
– Уж точнее не бывает, – нехорошо улыбнулся дьявол, щедро продемонстрировав зубы, требующие визита к стоматологу.
Булавка была совершенно обычной, с отметинами ржавчины на тускловатом металле. Меньше всего она напоминала предмет, обладающий какой-либо мистической силой.
– Да не сомневайся ты, Вова, – дьявол сильно хлопнул Дынина по плечу так, что тот пошатнулся. – Мое слово железное.
– Даже не знаю, – протянул Дынин.
Сомнения в том, что все это просто розыгрыш, усилились. Конечно, окурок и плевок каким-то загадочным образом исчезли с пола, но не мог ли это быть просто фокус или обман зрения? Чего только на свете не бывает, вон, Дэвид Копперфильд, говорят, вообще статую Свободы заставил исчезнуть на глазах у тысяч простых граждан.
– Слушайте, а вы мне тут голову не морочите, а? Я все-таки документ подписал, а вы мне какую-то железку суете, чудес наобещали… А вдруг вы мне врете? Или вообще отвлекаете, пока ваши сообщники в квартиру проникают, чтобы ограбить? Как я могу быть уверен, что…
И тут Дынин осекся.
Атмосфера в комнате вдруг переменилась, по полу змеей пополз лютый холод, и воздух наполнился сырым запахом гнили и сладковатой могильной вони.
Непримечательный мужичок крошился.
Ошметки его тела падали на пол с сухим стуком.
Наружу ползли два крыла, распрямляясь все шире и шире, заполняя собой комнату и весь мир. Они распрямлялись и распрямлялись, и казалось, что величина их готова уже заполнить собой все мироздание…
Смотреть на существо в центре этих крыльев не было никакой возможности, ноги подкосились, и не было сил ни плакать, ни кричать.
– Дурак ты, Вова, дурак, – укоризненно произнесло существо голосом Анфисы Павловны Чеховой. – Лучше бы ты свою графомань продолжал строчить.
Существо протянуло к нему светящуюся белым хирургическим светом тонкую руку, Дынин слабо вскрикнул, и сознание милосердно оставило его.
Утро следующего дня застало графомана на полу у кровати.
Просыпался он трудно. Голова раскалывалась от принятых накануне возлияний, во рту царил неприятный металлический привкус. Настроение было скверным.
Присев на кровать, он подержался руками за голову, затем поплелся в ванную за «Алка-Зельцером».
После этого направился в душ, где долго стоял под прохладными струйками, завороженно глядя на кораблики, нарисованные на пластиковых занавесках. Вылез из душа, насухо вытерся, надел теплый халат, причесался и почувствовал себя бодрее. Проанализировав состояние организма, Дынин почувствовал, что готов позавтракать.
Поев, вернулся в комнату, размышляя над тем, не лечь ли еще поспать. Мысль показалась удачной. Бросая халат на прикроватную тумбочку, он смахнул на пол какой-то небольшой предмет.
Наклонившись, он поднял с пола заржавевшую английскую булавку – и тут вспомнил все.