Наш завкафедрой, поощрявший творческие порывы, сказал: «Вещь нужная, но действие следует перенести в США». Вот так-то. Ничего переносить мы не стали, так и лежал этот текст у Сергея в архиве.
А в конце 1984 года Сергей Швецов с женой и старшим сыном погибли в авиакатастрофе. Он переезжал с северов в Иркутск, и все рукописи были в багаже…
Сергея я вспоминаю до сих пор, а об этой вещице и думать забыл. И вдруг сравнительно недавно узнал, что один экземпляр хранит московский журналист Андрей Соколов — наш общий друг и тоже однокурсник. Выпросил, перечитал… Вроде забавно…
Административное лицо господина ротмиста Штаницына,
или С лица не воду пить
У ротмистра Штаницына было мало святого. Отчасти это объяснялось чисто физиологическими причинами, а отчасти некоторою однобокостью его духовного развития: дело в том, что за всю свою беззаветную жизнь он прочёл, помимо служебных, всего две побочные книги.
Правда, от первой в памяти сохранилось только название, но и оно заняло в его голове столько места, что любой другой информации приходилось драться за каждый нейрон. Название это по своей витиеватости было подобно эпитафии на мраморном надгробии творческого работника и имело следующий вид:
«Ужастное прелюбодеяние, или Поимка государем-императором Петром Алексеевичем аглицкого посланника на спальных снастях своей аманты девицы Анны Моне, голштинския уроженки».
Второй же и последней книгой, постигнутой Штаницыным, была научная брошюра московского профессора Фишера «Описание курицы, имеющей в профиль фигуру человека, с присовокуплением некоторых наблюдений и её изображение».
С тех пор женщинам он не верил, а вот образ чудесной курицы принял близко к сердцу: что-то было в ней такое…
И ещё одно чувство согревало его жизнь. То была регламентированная Уставом любовь к государю-императору. Но, как это часто бывает, служебное незаметно переросло в личное. Уже на втором году службы он ревновал к государю всё население Российской империи, независимо от пола, возраста и вероисповедания. «Ироды!», — с ненавистью думал он и поминутно тревожился: «Ох, изведут государя!»
Постепенно Штаницын пришёл к выводу, что виновны все — и ответить должны все. Даже себе он предусмотрительно запрогнозировал ссылку в бессрочные каторжные работы, чем бессознательно уподобился неизвестному для себя итальянскому литератору по фамилии Данте, каковой Данте столь же самокритично отвёл себе в загробной иерархии один из периферийных участков чистилища.
Сознавая возможность грядущего возмездия, ротмистр ещё более ревностно отдавал себя российскому Сегодня. До сих пор в архивах бывшего Третьего отделения незаслуженно пылятся его предостерегающие доклады и не менее дальновидные прожекты.
Предлагал Штаницын, например, устроить всеобщий российский медосмотр, во время которого искусно спрятанный оркестр исполнял бы «Боже, царя храни», а соответствующий жандармский чин, приложив к груди пациента стетоскоп, фиксировал бы, насколько взволнованно бьётся сердце подданного. Предвосхитил ротмистр и детектор лжи, создать который не смогли по причине технической отсталости.
Но печальна участь гения, намного опередившего своё время. Вот и сейчас Штаницын, грустный от осознания этого горестного факта, сидел у себя в кабинете и медленно, но неотвратимо думал.
Над ним, скучая, пролетела большая зелёная муха. От нечего делать она дрыгала ножками… И вдруг, описав полукруг, опустилась на погон или эполет — что уж там было у Штаницына на плечах, сейчас и не вспомнишь. Но не успела она сделать и двух шагов, как была замечена Штаницыным. Последний смерил муху уничтожающим взглядом. В ней было миллиметров этак двенадцать. Муха вздрогнула и улетела.
Вообще в комнате оказалось много мух, а стечение большой группы в одном месте всегда подозрительно. Кто его знает, что у них на уме. На всякий случай, летучих насекомых следовало разогнать, и немедленно.
Штаницын придвинул к себе свежий номер «Северной пчелы» и, стараясь, чтобы мухи ничего не заметили, свернул его втрое. Потом медленно поднялся из-за стола и на цыпочках двинулся к стене, на которой сидела злополучная зелёная муха. Ни о чём не подозревая, она ковыряла прошлогоднюю извёстку. Штаницын, не дыша, примерился и с размаху шлёпнул газетой. Муха упала на пол. Ротмистр брезгливо шевельнул её кончиком сапога. Насекомое было мертво.