— Скажи ему, один дуйик нашёй. Взяй и банку подкинуй каким-то айкашам. Те по пьяни сожйали, ничего не заметив. Йю-доеды, мать их за ногу. Ну тогда тот дуйик накйеий на банки свежие этикетки и в пйодажу пустий. Так и скажи. Поняй?!
— Понял! А Литвиненко тоже мы?
— Товайищ Йитвиненко погиб от йуки Пойония. Он «Гамйе-та» читай?
— Ты «Гамлета» читал? — переспросил мальчик.
— В шкойе читай… Тьфу ты… В школе читал, — поправился капитан Елецкий.
— Читал, — сказал мальчик в трубку.
— Значит, можем добиться йазумного подчинения, товайищ. Действуйте. Быть или не быть! Кийка ийи смейть!
— Свистишь! Консервы столько не хранятся, — сказал капитан Елецкий после того, как положил трубку и, налив-выпив, вернулся на краешек консервной банки.
— С годами мы только выдержанней становимся, сильнее, крепче нервами, мышцами и мыслями.
Едва капитан снова попытался уйти в спасительное для разума пьяное и бездумное состояние души, как что-то выдрало его обратно. И трезвая мысль в его измученной службой голове становилась кристально ясной: нужно сгонять в универсам и взять еще, иначе…
— Чего взять на закусь? — спросил он.
— Кильки, — услышал он в ответ.
Тело капитана Елецкого обнаружили в народном универсаме. До прибытия наряда полиции он успел распугать всех покупателей и сотрудников магазина, сумел вывести из строя двух охранников. Приехавший наряд застал капитана в отделе консервов. Он лежал, уткнувшись лицом в груду вскрытых банок.
Весь отдел в рыбьих ошметках, а сам он — в пятнах томатного соуса.
— Двенадцать стульев, не иначе, — произнес опер Васька Иваськин. — Жемчуга, что ли, он там искал. Говорил же, допьешься до ручки.
Лариса Сапыгина, консультант отдела детских товаров, рассказала полицейским, что наблюдала за сумасшедшим капитаном из отдела мягких игрушек и видела, как он консервным ножом вскрывал банки, одну за другой. Вскрывал и отбрасывал в сторону. Рыскал по стеллажу, вытаскивал новые банки…
В рапорте с места происшествия было указано точное количество вскрытых банок — сорок четыре. Все банки были консервами килька в томате: адрес производителя, телефон, ГОСТ, масса нетто — 230 г.
Потом Лариса Сапыгина видела, как капитан повалился на пол, угодив лицом в самую груду вскрытых консервов. И ей даже показалось, что из его тела бросились врассыпную, словно тараканы, маленькие человечки. Но таких в ее отделе не продавалось. В этом она была уверена, потому что о своем товаре знала все — ведь недаром в прошлом месяце она стала лучшим продавцом. Впрочем, Лариса Сапыгина была так напугана происходящим, что не уверена вовсе, что что-то видела.
Отмеченный в полицейском рапорте факт: дырка величиной с бутылочное горлышко в затылке у капитана Елецкого.
Президент, закончив речь, достал из-под стола белую панамку и напялил ее на голову. Выглядело это весьма элегантно, но еще элегантнее это стало выглядеть после того, как он заломил панамку немного на затылок и набок. Позади президента развевалось полотнище флага, в центре которого изогнутая, словно сабля, плавала килька.
Видимо, в телестудии не успели выключить камеру или нажать на пульте кнопку переключения, и зрители увидели, как в одно мгновение чьи-то огромные руки сняли стоящий перед президентом стол, президент спрыгнул с золоченого стульчика на поверхность другого стола, приземлился возле большой, в его рост, кружки, на боковине которой красовался логотип телевизионного канала: килька, закольцованная уроборосом.
— А все-таки президент-то у нас лапочка, — с нежностью в голосе сказала воздушная гимнастка Алла Леонидовна Цапкай — Ну просто рыбонька, — добавила она и положила голову на плечо гиревику Ивану Терентьичу Фокину.
Иван Терентьич согнул в локте руку и, сжав кулак, слегка потряс им. Потом погладил по плечу Аллу Леонидовну.
— Жаль, что на мне не платье из рыбьей чешуи, — сказал Алла Леонидовна.
— Ну ты же знаешь, у меня на рыбу аллергия.
— Вот я и говорю: жаль. В наше время аллергия на рыбу совсем уж моветон.
Она перевела взгляд в свободный угол комнаты, где возле пудовой гири стояла стопка консервных банок.
— А ты зря не ешь, — кивнув на стопку, сказала Алла Леонидовна, — сил не будет.
— Будет, — по-стариковски заупрямился Иван Терентьич. — Уменя-то не будет…