Он встал, взялся за пудовую гирю. И дернул ее на плечо. Глянул на Аллу Леонидовну: смотри, родная, у меня-то не будет! А потом попытался выжать гирю от плеча. Но пуд металла к земле тянула неземная сила тяжести. Рука старика выпустила ее, и гиря грохнулась на пол, расплющив всмятку пару банок с килькой.
Алла Леонидовна покачала головой: мальчишка, как есть мальчишка. Она встала, тяжело вздохнула и подобрала с пола изуродованные банки. Посмотрела на Ивана Терентьича — тот, морщась от боли, растирал запястье. Потом посмотрела на покрытую вышитой салфеточкой полочку, где стояла иконка с образом кильки, перекрестилась и выбросила банки в пакет с мусором.
— А все-таки президент у нас рыбонька, — громко сказала
она.
— Не рыбонька, а йыбонька! — поправил ее Иван Терентьич.
— Йапочка!
Андрей Саломатов
ПАРАМОНИАНА
Наташа провела гостей в кабинет профессора и попросила подождать. Дроф появился через минуту.
— Добрый день, профессор, — поздоровался Парамонов. — Знакомьтесь, это Владимир Покровский. Тот самый.
— Здравствуйте, — Дроф пожал Покровскому руку. — Я читал вашу повесть «Георгес или…» э…
— Одевятнадцативековивание, — без запинки подсказал писатель.
— Да, кажется, так. Интересное сочинение. Да вы присаживайтесь. Чай? Кофе?
— Если можно, водки, — ответил Покровский.
— Конечно, можно, — улыбнулся профессор. — Наташа, принесите-ка нам водочки.
— А мне, пожалуйста, чаю, — попросил Парамонов. Покровский удивленно посмотрел на него, и Парамонов развел руками. — Ну, водку-то я тоже буду, — сказал он и обратился к хозяину дома: — Мы к вам за помощью, профессор. Дело в том, что у Владимира Валерьевича дома живет фея. В прошлом году он нашел ее в сугробе, она едва дышала. Он принес ее домой, отогрел, и она осталась у него.
— Очень интересно, — разглядывая Покровского, сказал Дроф. — За пределами нашего мира мне приходилось наблюдать фей. Но чтобы здесь. Невероятно! А какой, простите, вид?
— Судя по всему, Fata robustus. Она крупная, — ответил Покровский.
— Зелененькая? — поинтересовался профессор.
— Нет, беленькая, — наблюдая, как горничная ставит на стол графин и рюмки, сказал писатель.
— А глазки красненькие?
— Нет, синенькие.
— В таком случае, Владимир Валерьевич, это не robustus, — торжественно произнес Дроф. — Это Fata malitiosus.
— Возможно. Я в них не разбираюсь, — берясь за графин, ответил Покровский и добавил: — То-то она из меня столько крови выпила.
— И какая же вам нужна помощь? — поинтересовался профессор.
— Владимир Валерьевич хотел бы вернуть фею туда, — ткнув пальцем в потолок, — ответил Парамонов. Дроф задумался. Он рассеянно поблагодарил Наташу за чай и после этого произнес:
— Это не так просто, господа. Она же прожила здесь целый год.
— И что? — держа рюмку на весу, спросил Покровский.
— А то, что, используя вашу, а может, не только вашу, эктоплазму, фея частично материализовалась. Из этого следует, что переход из физического плана в тонкий скорее всего уже невозможен.
— Она почти прозрачная, — сказал Покровский.
— Вот именно, почти, — ответил профессор. — Это для нашего мира она имеет недостаточную плотность, но для своего, боюсь, потеряна навсегда.
Некоторое время все сидели молча. Наконец Покровский мрачно предложил:
— Профессор, давайте наконец выпьем, — и, не дожидаясь ответа, опрокинул в себя рюмку.
— И ничего нельзя сделать? — спросил Парамонов.
— Не знаю, — пожал плечами Дроф. — Подарите ее кому-нибудь.
— Да кому она нужна?! — воскликнул Покровский. — Она же не женщина. По дому ничего не делает. Только стервит… Курить научилась.
— Подарите фольклористам, — посоветовал профессор. — Будет жить в каком-нибудь краеведческом музее. Она же еще не ест?
— Нет, только пьет, — с ненавистью ответил Покровский и тихо добавил: — Ее даже убить нельзя.
— Пробовали? — заинтересовался Дроф.
— Нет, — смутился писатель.
Хозяин дома поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.
— Даже не знаю, чем вам помочь, — он открыл шкаф, пальцами пробежался по корешкам книг и одну из них вытащил. — А если попробовать древнее заклинание? — Он раскрыл книгу и принялся листать страницы.