Еще они сказали, что, возможно, помогла своевременно введенная сыворотка. Это, значит, про то, что Инка вколола мне в попу. Молодец!
Кажется, она приходила ко мне, когда меня еще не увезли в столицу. Что-то смутно припоминается. Но, может, это был бред или видения? Уж чего-чего, а видений у меня было предостаточно. Нет, не буду вспоминать. Очень страшно.
Я уже могу вставать, но пока дают дойти только до персонального туалета. Я в палате один. За стеклянной дверью — молоденькая медсестра, которая видит меня все время и улыбается, когда мы встречаемся глазами. Наверное, она видела, как под меня подсовывали утку, а может, и сама это делала? Да какая, собственно, разница. Главное, что живой. А у нее работа такая.
Трубки из меня все уже вынули, а было их больше, чем в том кролике, который поделился со мной своей заразой. Интересно, он-то живой? Надо будет спросить.
Все время хочется есть. И читать. Даже не знаю, чего больше. Библиотека здесь хорошая, всех классиков за неделю прочитал, даже «Войну и мир», хотя в школе освоить не мог. Посмотрел тогда фильм Бондарчука и на его основе написал сочинение.
А теперь оторваться не мог. Поймал себя на том, что даже не стал пропускать куски на французском. Поразился, что все понимаю, как будто знал этот язык всегда. С английским то же самое.
Попросил иностранные журналы. Оказалось, и они есть. Чудо, а не библиотека! Пролистал подшивку Paris Match — ничего интересного, все какие-то неизвестные мне французские звезды сходятся и расходятся. Потом принесли подшивку журнала Time за этот год. Тут оказалось поинтересней. Начал я с конца. Бог ты мой, сколько же всего в мире происходило! Только что в Боливии убили Че Гевару. Швеция за одну ночь перешла с левостороннего движения на правостороннее. С ума сойти! За одну ночь! Хотя, с другой стороны, как могло быть иначе. В Англии появилось цветное телевидение и автоматы на улицах, из которых можно брать деньги. Китайцы испытали водородную бомбу. А Израиль, оказывается, совсем разгромил всех арабов всего за шесть дней. У нас про это как-то иначе писали. Дочка Сталина, а я и понятия не имел, что у него была дочка, попросила убежища в Штатах. Неужели не врут? Три американских астронавта живьем сгорели на испытаниях, очень жалко.
А это что такое знакомое? Это же та страничка, что мне показывала Инка. Почитаем-ка повнимательней номер от 3 февраля…
«Криобиология. Джеймс Х. Бедфорд, умирающий от рака бывший профессор психологии, много лет назад решил, что его тело должно быть заморожено в надежде на то, что в будущем его удастся оживить. Он завещал 4200 долларов на стальную капсулу и жидкий азот для сохранения его тела при температуре около минус 200 градусов по Цельсию. Когда 12 января Бедфорд скончался, доктор Рено Эйби начал охлаждать его тело льдом. Вскоре на помощь прибыли члены Общества криогеники Калифорнии. В течение восьми часов, время от времени посылая за новыми порциями льда, они замораживали тело. Для предотвращения повреждения мозга из-за недостатка кислорода они применяли искусственное дыхание и наружный массаж сердца, откачали кровь и заменили ее антифризом. Затем замороженное тело профессора Бедфорда самолетом отправили в город Феникс, где Эдвард Хоуп, по профессии изготовитель париков, поместил тело в капсулу собственного производства и залил его жидким азотом.
Сомнительные перспективы. В основе этих странных ритуалов лежит надежда на то, что в будущем, когда будет найдено лекарство от рака, тело Бедфорда можно будет разморозить и вернуть к жизни. Такую надежду питает Роберт Эттингер, учитель физики средней школы в Мичигане, и он изложил ее в книге «Перспективы бессмертия» (см. наш номер от 30 сентября)».
Там что-то было и дальше, но я бросил читать. Ерунда какая-то.
«Ну и ну, изготовитель париков, учитель физики средней школы, а на что замахнулись, — подумал я. — А Инка говорила, что мы ушли далеко вперед. Немудрено, раз у них этим парикмахеры занимаются. Жалко, что я тогда ее плохо слушал, не до того мне было. Но, может, оно и к лучшему. Она ведь велела даже в бреду не проболтаться, а я, наверное, побредил на славу».
Пару дней назад, как только я оклемался, ко мне пришел новый доктор. Он неумело пощупал пульс, попросил показать язык, зачем-то постучал по позвоночнику, а потом стал задавать вопросы. Вполне обычные вроде вопросы. Как я себя в целом чувствую, нет ли слабости, как стул, как у меня с памятью и помню ли я, что со мной случилось.
Медсестричка, которая обычно не спускала с меня глаз, в этот раз сидела, уткнувшись в толстенную книгу, и ни разу не посмотрела в мою сторону. Ясно, какой это был доктор.