Она посмотрела на меня с жалостью, прям как на меньшого глупого братишку, с которым решили поговорить, как со взрослым, а он…
— Ладно, ладно, — тут же притих я. — Конечно, буду молчать.
Инка полезла в нижний ящик стола, покопалась в нем и вытащила листок тонкой иностранного вида бумаги. Оказалось, что это выдранная из какого-то тамошнего журнала страница. С английским у меня так себе, кое-как в универе тысячи сдаю со словарем, но мне стало интересно, и я углубился в текст.
Там говорилось о каком-то Джеймсе Бедфорде, которого заморозили в январе этого года, когда он помер. Многих деталей я не понял, но в целом суть уловил.
— Прочел?
— Прочел. Ну и что?
— А то, что мы этим занимаемся давным-давно и ушли далеко вперед.
— Жмуриков морозите? А зачем? И мне что с того? Мне только двадцать, и в жмурики я пока не спешу.
Лицо у нее как-то съехало набок, и она заревела.
— Он не спешит… Господи, только бы пронесло.
Я опять ничего не понимал. Инка растерла слезы кулаком, совсем как девчонка.
— Это кролик. Сегодня впервые удалось вывести организм из анабиоза живым. Все на радостях так перепились, что не заметили, как кролик сбежал. Поставили его на стол и танцевали, идиоты. А потом, видно, к начальству понесли и там добавили, а кроль сбежал и у тебя спрятался. То-то они по всем коридорам бегали как ненормальные, пока я его обратно не доставила.
— Ну и ты бы радовалась. Небось теперь премии всем дадут, особенно к празднику…
— Ох, дадут, еще как дадут… Слушай. Перед тем как в анабиоз вводить, его накачали таким коктейлем, там столько всего, и особая комбинация вирусов. Мы установили, что без предварительной нейтрализации иммунной системы особыми РНК-вирусами процесс криостабилизации при его последующем обращении неизбежно приводит к летальному исходу.
Она говорила, как читала статью, и до меня кое-что начало доходить. Я вдруг похолодел и снова почувствовал шевеление кожи на голове.
— Значит, когда кроль меня цапнул, все эти вирусы… Теперь я… Еще и палец сосал.
Я вдруг вспомнил, как классе в шестом на уроке химии студент-практикант раздал нам сухой спирт для какого-то опыта. Услышав слово «спирт», мы все стали дурачиться, а я взял кусочек сухого спирта и стал сосать, изображая в стельку пьяного.
Практикант поглядел на беснующийся класс и сказал: «Кстати, там метиловый спирт, и он довольно ядовитый».
После школы я пришел домой и тут же полез в БСЭ, где и нашел статью «Метиловый спирт». Оттуда я узнал, что при приеме внутрь он вызывает слепоту, а в тяжелых случаях — летальный исход. Значение этого словосочетания я уже знал и стал готовиться к отходу в мир иной.
За ужином мама спросила, почему я такой необычно тихий, на что младший братец ехидно предположил, что меня снова выгнали из школы за плохое поведение. Мама поверила, поскольку такое уже бывало, а братец учился в той же школе, хоть и на пять классов младше, так что мог знать. Мама приготовилась к худшему. Я тоже.
Ночью я старался бодрствовать, прислушиваясь к своим ощущениям, пока не уснул. Наутро школы не было, потому как мы все шли в культпоход на просмотр фильма «Королевство кривых зеркал». Как же отчетливо я все это помню! В энциклопедии было написано, что летальный исход наступает обычно в течение суток, так что мой конец должен был наступить где-то в середине сеанса. Я был готов и мужественно смотрел фильм, понимая, что это произведение искусства может быть последним, что я увижу в жизни.
Фильм кончился, мы толпой ринулись из кинотеатра. Я посмотрел на старые часы «Победа», подаренные мне дедом по поводу успешного окончания пятого класса, и вдруг понял, что буду жить. Пронесло! Я буду жить, я буду жить очень долго. Спирт меня пощадил.
Никогда после я не испытывал такого восторга от простого факта своего существования. Я жил, я существовал, и так будет всегда. Лет двадцать, по крайней мере.
А теперь меня сведут в могилу вирусы дурацкого свежераз-мороженного кролика. Он будет жить со всеми своими трубками, а я из-за него должен буду превратиться в труп.
— Господи, — простонала Инка. — Лучше бы он меня… Если с тобой что случится, я не знаю, что с собой сделаю. Я ведь тебя люблю. Давно. Хоть ты и мальчик совсем, но ты особенный, ты стоишь сотни других мужиков. А может, пронесет, я ведь тебе 20 кубиков вколола… Только бы пронесло!
— Может, и пронесет. Поживем — увидим. Если поживем.
Инка говорила, не переставая. Ее прорвало, и она не могла остановиться. Но я воспринимал плохо. Кружилась голова, немного тошнило. В голове крутилось: «Поживем — увидим, поживем — увидим. Если увидим, то поживем. Или наоборот». Стало страшно жалко, что я сегодня не поиграл в теннис. Вечер был очень подходящий. Еще не осень, так что и листья сначала не пришлось бы сметать. Можно сразу начинать. Взять сетку, натянуть, прижать ремнем посредине, не спеша пройти к задней линии, сунуть в карман мяч, другой взять в левую руку, подбросить и славненько подать. Эх, снова ракету не перетянул, и кажется в рамку не завернул. В прошлый раз она чуть отсырела, и как бы обод снова не повело. Дерево очень чувствует влагу.
А вдруг мне больше никогда не придется выйти на корт? Ребята скажут: жалко, что кончился, у него справа по линии неплохо получалось.
Что это там Инка говорит? Причем тут Сталин? Да какая мне разница теперь. Хватит ее слушать. Я встал.
— Поцелуй меня, — вдруг сказала она. — Хоть раз поцелуй.
Я отстранился и молча вышел.
5. 1.Шеф смотрел не на меня, а в пивной бокал, и это помогло мне собраться с мыслями. Хотя и не сразу, события сегодня опережали мою сообразительность.
— Что это за Роза, — наконец спросил я.
— Этот американ паршивый. Как она могла?
До меня начинало доходить. Светка, его дочь, моя несостоявшаяся невеста, сбежала к Джо Роузу, которого я сегодня видел в ВОЗе.
— Я сам велел ей с ним поплотнее общаться, — сказал Шеф. — У нас на него особые виды.
«Ну и тип, — подумал я. — Подсунуть собственную дочь в виде подстилки для компромата».
— Ага, — подтвердил Шеф, в очередной раз читая мои примитивные мысли. — Только не совсем так. Он давно на нас работает, но в последнее время стал вилять, и я решил, что пока Светка здесь, она с ним поболтает, пощупает, чем он дышит, каким кислородом.
— А что, Светка тоже… — начал было я, но Шеф меня прервал:
— Нет, она чистая. Не разводить же семейственность в конторе, хотя ради тебя я бы сделал исключение, но ты увильнул. Неважно. Я просто подумал, что ей все равно здесь делать нечего, пусть развлечется, да заодно и польза будет. Вот и доразвлекалась.
«Что-то здесь не так, — подумал я. — Ведь Шеф знает наверняка, что всё кафе насквозь прослушивается, не может не знать, а зачем-то выкладывает все открытым текстом».
— А мне теперь плевать, — откликнулся Шеф. — Если мне конец, то пускай и им. Меня теперь попрут и правильно сделают. Может, хоть пенсию оставят из жалости. Все-таки столько лет верой и правдой оттрубил. Но ты, умный Стас, ты мне скажи, за что…
Он хрустнул хлипким стулом и встал.
— Пойдем прогуляемся.
Если судить по литературе, то набережная Женевского озера всегда была любимым местом встреч шпионов. Говорят, что именно здесь в 41-м или 42-м году встретились резиденты наших разведок в Европе. Встретились, несмотря на жесточайшие запреты, потому что связь с Центром была потеряна, агентура разгромлена, а возвращение домой означало бы скоротечное пребывание в лубянском подвале с заранее предопределенным концом. Встретились, все порешали и принялись за работу.
Мы молча шли по набережной в сторону фонтана. На всех видах Женевы фонтан должен присутствовать непременно, а то какая же это иначе Женева. Все равно что Париж без Эйфелевой башни. Говорят, какой-то придурок однажды перелез через ограждение и сунул руку в струю. Руку, ясное дело, тут же оторвало. Это ведь все равно, что сунуть руку под поезд. Не верю, что мог быть такой кретин, но кто его знает.