Поймали и все мои бракованные версии. Говорят, один долго скрывался в канализации. Всю ночь ловили.
Кевине попил кофе, поел моего сыра. Потом посоветовал мне помыться и откланялся.
Завидую ему очень. Железные нервы у человека.
Ладно. Хорошо, что мои друзья, мои родные, мои любимые, мои коллеги Машину починили. Полис снова в безопасности. Моих отражений в этом мире – в этом флагмане миров – больше нет.
И меня, видимо, тоже нет. Кто я? Я стерильный носовой платок, я пресный хлеб, я абсолютно ровная поверхность. Я идеал, я эталон. И это так грустно, так скучно, так погано, что слов нет.
Один я лучше меня в постели. Он сифилитик.
Другой я – гораздо лучший друг, чем я. Балагур и душа компании. Он алкоголик.
Третий – аккуратный, безукоризненно вежливый. Он инвалид без ног.
Какой-нибудь десятый я наверняка лучше меня делает мою работу.
И все эти мы, кроме меня, болеют, курят, страдают неизлечимыми комплексами.
А сколько их всего? И почему я – лично я, живущий в этом флагмане, мать его, миров, – чувствую себя самым большим неудачником на свете?
Арина Трой
Колыбельная для демона
В гневе и прямое становится кривым, в любви и кривое становится прямым.
Рассказ
То, что Тан Шо увидела в зеркале, ей совсем не понравилось. Налитые, как коровье вымя, груди. Уродливые, потемневшие окружья сосков, торчащих, как две виноградины. А под ними безобразно раздувшийся живот с черной линией от растянувшегося пупка книзу. Отекшие ноги в мелкую фиолетовую сеточку, которую даже на смуглой коже видно. Вместо лица – распухшая подушка в гадких пятнах. Какая же она стала гадкая! Толстая и неповоротливая, как бегемотиха. А раньше! Ма называла ее «моя тростиночка». Мужчины на нее заглядывались, а теперь кто посмотрит?
Даже доктор А Лье Шо в последнее время только мрачнеет и хмурится, когда ее осматривает. А раньше ласково улыбался, гладил по голове и звал смешным именем – Тан Ня.
Все из-за этого неугомонного ребенка. И зачем она только согласилась?
Подбородок задрожал. Отражение в зеркале затуманилось и расплылось.
Ма шестерых родила (а скольких извела?). Всех от разных мужчин, тех, что ей нравились больше других. Но ни с одним эмбе она столько не мучилась.
Жаль, что ма не будет рядом, когда это случится, тоскливо подумала Шо. Когда ей было грустно и плохо, ма всегда обнимала и пела песню, как в детстве:
Шо представляла, как ма с распущенными волосами, мерно покачиваясь, едет сквозь изумрудные джунгли на слоне, освещенная теплым золотым светом. Слон задирает огромный хобот, трубит громко и радостно. И все печали и горести уходят прочь.
Ма всегда желала для старшей дочери, своей «яркой жемчужины», лучшей доли, чем тяжелая жизнь портовой проститутки. И когда хозяин дома потребовал, чтобы Тан Шо начала выходить к гостям, ма, отдав все сбережения, купила ей паспорт и договорилась с одним из постоянных гостей – коком, и он взял ее посудомойкой на корабль, идущий в чужую холодную страну.
Приложив руку к животу, Тан Шо прислушалась к ощущениям. Живот напрягся, забугрился, точно в нем роились дикие пчелы. Ох, что-то не так с этим эмбе! Всего-то пять месяцев прошло, а живот огромный! Даже представить жутко, как он будет из нее вылезать. Ну где это видано, чтобы ребенок так пинался, словно у него дюжина ног?
Тан Шо накинула на тело легкую хлопковую сорочку и, бросив презрительный взгляд, плюнула в отражение.
Ребенку такое обращение не понравилось.
Шо охнула, сморщилась от боли, сковавшей одной цепью низ живота и поясницу. Похлопала ладошкой по животу – перестань пинаться, эмбе, маме больно. И прикусила язык, рассердившись на саму себя. Мамой пусть называет другую. Высокую белую госпожу Ля Ли Са – жену доктора А Лье Шо. Смешные у них имена, непривычные уху. Наверное, ребенку дадут такое же странное имя. Ну и пусть. Другого он и не заслуживает.
От кока несло рыбой и горелым маслом. Еще он сильно потел и грязно ругался, а потом курил черную дрянь в стеклянной трубке. Ее тошнило от вони. А он снова ругался и потел.
Доктор А Лье Шо вместе со своим другом, широкоплечим офицером в зеленой форме, нашел ее среди огромных цветных контейнеров, где Тан Шо пряталась от кока и его обкуренных дружков. Хвала духам предков, которые помогли ей взломать замок подсобки и бежать с корабля. Шо было холодно и хотелось есть. Но лучше замерзнуть, чем вернуться в подсобку.
Офицер сердито залопотал, начал куда-то звонить. Она заревела в голос, размазывая по щекам горькие слезы. Боялась, что ее вернут обратно в волосатые лапы кока. Доктор посмотрел на худые руки в синяках, снял куртку и накинул ей на плечи. Тан Шо потом видела, как он сунул в карман зеленому офицеру пачку разноцветных бумажек, чтобы тот отпустил ее. Офицер глянул на нее с нехорошей улыбкой, сказал что-то сквозь зубы доктору, но бумажки не вернул. А Лье Шо едва мог связать пару слов, но она поняла – хороший человек и позаботится о ней.
В больнице Шо узнала, что у нее будет эмбе. Ма рядом не было. Только докторша Ля Ли Са, с белой, как молоко буйволицы, кожей.
– Кок мне никогда не нравился, а уж его дружки и подавно. Дай мне лекарство. Эмбе мне не нужен, – сказала ей Тан Шо, тыкая пальцем в живот.
Ля Ли Са с доктором о чем-то долго говорили у окна, спорили, переходя на громкий шепот, а потом угомонились.
– Мы давать дом, еда, деньги, паспорт, – прочитала Ля Ли Са в маленькой книжечке. И доктор согласно закивал, поправляя круглые очки. – Потом Тан Шо ехать домой. Мы брать эмбе.
Докторша продержала ее в больнице еще неделю – делала уколы, от которых Шо надолго засыпала, давала длинные безвкусные таблетки. «Чтобы эмбе был здоровый», – объясняла Ля Ли Са.
Шш-ушш! Вода засочилась по голым ногам. Захлюпала на скользком полу.
Ох, рано-рано! Нет, эмбе, еще нельзя выходить. Тебя никто не ждет. Потерпи, эмбе, когда мать с отцом из гостей вернутся. Выберешься раньше времени и умрешь. Доктор рассердится, выставит Шо без паспорта из теплого красивого дома на улицу. Куда она пойдет? Снова на корабль посуду мыть?
Она потянулась к телефону. Ля Ли Са сказала звонить, если что-то случится. Боль взрезала спину острым ножом, как кок замороженную свиную тушу. Тан Шо схватилась за стену, застонала, кусая губы.
Отдышавшись, нажала цифру один на быстром наборе.
– Ля Ли Са… А Лье… Арргх!
От боли и страха мутилось в голове. Хотелось на стенку лезть. Ребенок в утробе колотился, кусая ее, как бешеный пес. Он точно хотел взорвать живот изнутри. Шо опустилась на четвереньки и поползла по длинному коридору, освещенному лишь ночником, к двери. Багровые круги, неизвестно откуда взявшиеся, вдруг начали налезать друг на друга, застилая глаза.
Когда она очнулась, лежа на полу, внизу все тянуло и горело огнем, выдавливая из глотки хриплое рычанье. Ай, сейчас умру, подумала Тан Шо и заплакала – страшно было встретиться со смертью один на один. Ма! Без тебя так плохо! Где ты, ма? Где твой золотой слон? Проклятый эмбе! Все из-за него! Она ударила по животу кулаком, потом еще и еще. Ребенок, испугавшись, вдруг затих.
Щелкнул замок в двери.
Шо почувствовала жжение, и из ее чрева, точно споры из перезревшего черного гриба, вырвался рой мелких невидимых глазу мушек. Она закричала от ужаса.
Последнее, что она видела, как отражается ночник в круглых очках доктора А Лье Шо.
Утром Тан Шо проснулась в своей кровати, до подбородка укрытая чистой простыней, от которой вкусно пахло цветами. На тумбочке стоял поднос с едой. Шо первым делом жадно выпила стакан воды и заглянула под простыню. Вместо живота – темный сморщенный мешочек.
Умер эмбе!
От одной мысли о ребенке в грудях закололи сотни иголочек, и на короткой сорочке расплылись два больших молочных пятна. Она прижала к ним ладони, потом машинально лизнула одну. Гадость какая! Надо перетянуться простыней. Через пару недель грудь станет снова маленькой и красивой, как раньше. И может, А Лье Шо оставит жить у себя навсегда и посмотрит на нее, как тогда…