Из разговора выясняется, что спасительница нянькается со мной уже пару суток.
– Отсижусь у тебя немного, пока хозяин не отойдет. А то попаду заодно под горячую руку… – заявляет она.
У меня нет ни сил, ни желания сопротивляться её решению: что может мешок с костями? Малолетки постарались на славу.
Совершенно освоившись, она уверенно хозяйничает в моем жилище: сообщив, что «время вечерять», быстренько сооружает нехитрый ужин. Это действо напоминает волшебство – холодильник, помнится, был девственно пуст. Попутно девица скучно и торопливо пересказывает свою немудрёную «жисть», такую же обыденно убогую и предсказуемую, как у сотен тысяч её сестер, и страшную именно этой своей убогостью и повторяемостью.
– Как тебя звать? – перебиваю я. Мне вовсе не нужно её имя: хочется, чтоб она сменила тему.
Девчонка на секунду замолкает, её лицо отражает удивление, словно она вспоминает саму себя.
– Да Машка же я, – всплескивает она руками и, хлопая по коленкам, чему-то звонко хохочет. Смех совсем не похож на хозяйку: маленькие, серебряные монетки. Наверное, она его у кого-то украла.
Потом Машка зовёт к столу, но при попытках встать кружится голова, и она пробует кормить меня с ложечки. Это смешно и трогательно. Правда, проглоченная пища почему-то хочет обратно, и вот это мне уже не нравится. Медик-недоучка, я предполагаю, что схлопотал сотрясение. Хреново…
Размякнув после еды, Машка слоняется по квартире. Телевизора у меня нет. Зато есть огромный аквариум. Единственное из предметов роскоши, что осталось. Все остальное, мало-мальски ценное, давно исчезло. Она долго сидит перед стеклянным кубом, разглядывая такой чужой мир за его стенами. Черты её лица при этом неуловимо меняются, становятся детскими. Жители застеколья, беззвучно хлопая ртами, тоже изучают её, серьёзно и внимательно. Мне вдруг припоминаются невесть когда читаные строчки: «…рыбы в аквариуме догадываются, что мир не кончается стеклом… там, за стеклом, – небо рыб… они мечтают о нем… и верят, что попадут туда…» [1]Эти слова повторяющимся речитативом долбят череп изнутри и мешают уснуть… Там, за стеклом, небо рыб…
После она находит под диваном старые журналы – пыльные, мятые. В этой куче – несколько фотографий. Из тех времен, когда я был счастливым. В том, что она нашла их, – доля мистики: я думал, что сжег всё.
– Ты – голубой? – бесцеремонно уточняет она, разглядывая снимки.
Ненавижу ярлыки! Хотя… Называйте меня, как вам хочется. А я лишь огрызнусь вопросом: чем лучше живущие в грехе взаимной ненависти, день изо дня уничтожающие друг друга, только потому, что так называемые «узы брака» и прочие условности морали принуждают их жить в одной клетке? И больше ничего не скажу в свое оправдание: те, что постигли однажды радость слияния с другой душой, познали страсть, нежность и трепет, боль сопереживания, отчаяние разлуки, те, что, сгорев на медленном огне дотла, поднялись до высот божьего замысла, никогда не осудят чужую любовь. Мнение иных, не любивших, – неважно. Они ведь не знают.
С трудом поднявшись на ноги, отбираю у неё фотки:
– Любопытной Варваре нос оторвали!..
Закрывшись в ванной, жгу их в раковине. Глянцевая бумага горит легко и весело. Потом долго смотрю в зеркало: исчезнувший в пепле человек с фотографий и тот, что глядит на меня сейчас, – они оба чужие. И понимаю, что не хочу быть ни тем, ни другим: у одного из них есть вера, надежда и любовь, но я уже знаю, какую цену он заплатит за них, второго снедают холод и пустота. Что легче?..
Включив воду, долго сижу на бортике ванны, пока тошнота и головокружение не выгоняют меня из укрытия. Голова болит страшно! Ненавистный старик-диван сейчас кажется лучшим местом на свете. Но мне не дают провалиться в спасительное забытьё: стук в дверь заставляет подняться. В глазок вижу соседа. Тихий спившийся алкаш не вызывает опасений – между нами нейтралитет. Наверное поэтому я не слышу предостерегающего шёпота девушки:
– Не открывай!
Дальнейшее напоминает кадры заурядного фильма о плохих парнях. Обычно я такое не смотрю.
Мне бы что-нибудь на уровне Копполы, но реальность частенько скупа на выдумку и режиссуру. Тот, кто играет в этом эпизоде главную роль, совсем не похож на Дона Карлеоне, – ему и его товарищам пасти бы баранов где-нибудь на горных склонах. Но позже я по достоинству оценю его мастерство. Когда все закончится… Когда стихнут гортанные голоса на лестнице, глубоко внизу в подъезде хлопнет простуженная дверь, и ночная тишина, нарушаемая лишь тонким скулёжем истерзанной Машки, ватным одеялом накроет мою несчастную голову. Вот тогда только мне станет по-настоящему страшно.
У нас с Машкой есть неделя. Семь коротких дней, чтобы расплатиться за её глупость и самонадеянность.
Как я понял из обрывков предыдущего трагифарса, девица, наблюдавшая из окошка ларька мою стычку с юными отморозками, после драки собственноручно запалила торговую палатку, решив свалить на них поджог и, как следствие, недостачу энной суммы. Но даже у ночной улицы есть глаза. Быстрое и жестокое расследование привело к убежищу беглянки. Претензии Машкиного хозяина гораздо серьёзнее, чем стоимость утраченного имущества: как выяснилось из бессвязных всхлипываний незадачливой пироманки, у неё был куда более ценный товар. Некоторое количество «волшебного» порошка… Машка должна была, как обычно, передать его нужному человеку. Но в её мозгу, яростно озабоченном борьбой за выживание, давно уже зрел некий план, для осуществления которого не хватало лишь соответствующих обстоятельств. Драка и стала таким катализатором. Когда мои обидчики скрылись, невольная свидетельница мгновенно сообразила, что вот он, нужный момент… Вызвонив своего дружка, она отдала ему зелье. Парочка надеялась таким образом выкарабкаться из трясины беспросветного существования. Вот только приятель девицы ухитрился бесследно исчезнуть в лабиринтах города, а Машку подвела её природная сердобольность: не захотела оставить на произвол случая в кровь избитого человека. Прежде чем отключиться совсем, я успел назвать ей адрес. Притащив же меня домой, добрая самаритянка решила, что сумеет переждать бурю здесь, пока приятель займется реализацией.
– А куда мне было идти? Лёха сказал, что нам надо разбежаться, – пояснила девчонка, размазывая по щекам кровь и сопли. – Если б мы по уму всё сделали, а то кинулись с бухты-барахты…
Теперь она должна возместить убытки или отыскать своего подельника. А пока люди Азамата погостят в пригородной деревеньке у её матери. Об этом Машка тоже не подумала заранее. Дурища…
Спросите, почему я не послал её к черту? Нет, не потому только, что не сумел доказать налётчикам свою непричастность. Просто она ведь не бросила меня, беспамятного, замерзать на морозной декабрьской улице. А могла… Глядишь, и не попалась бы.
Машкин приятель, конечно, не отвечает на звонки. «Абонент временно недоступен…» – бесстрастно сообщает женский голос. В его интонациях слышится неприкрытая издёвка. Первые сутки отведённого ей времени Машка тратит на поиски дружка. Но тот как в воду канул. Матери она позвонить не может – такая роскошь, как сотовый, не по карману её старухе, но Машка не сомневается, что бывший хозяин выполнит свою угрозу. Вечером она долго молча сидит в кресле, бессмысленным взглядом буравя стену. А потом начинает выть. Громко, надрывно, в голос.
Моего терпения хватает ненадолго. Сначала трясу её за плечи, бормоча какие-то нелепые слова, потом наотмашь бью её ладонью по щеке. И ещё… Она резко умолкает.
– Собирайся, – мой приказ так же груб, как и пощёчины.
Неведомый, новый ритм управляет моими поступками. Машка, я попробую тебя спасти. «…Я рыбий бог, включаю и выключаю рыбье солнце… корм насущный подаю им днесь… не ввожу их во искушение… но избавляю от лукавого…»
Вскоре мы выходим на улицу. Снова ночь, мороз, слепые фонари…
Машка не спрашивает, куда мы направляемся. Я-то знаю – куда и зачем, но мой план ещё более сумасброден, чем Машкина идея быстрого обогащения, приведшая её к краху. Не уверен, что со мной ей повезёт больше, но лежать на диване, ожидая нового визита бандитов, тоже глупо.