Успокоившись, он лежал некоторое время и думал. Не будучи суеверным, он пытался понять, с чего приснилось ему это, случившееся так давно, что казалось нереальным. Тогда немецкие танкисты стали жертвой своей охоты на него. Танк расстреляли наши артиллеристы — слишком долго он крутился на одном месте. Такую мишень грешно было пропустить.
Старик вспомнил, как долго он выбирался из-под танка, как полз к линии окопов, к своим. За этот бой его наградили медалью «За отвагу». Он смущался этой награды — ведь он ничего не совершил. Однако командир роты, пославший представление на награду, считал как-то по-своему. Танк был подбит благодаря ему, и точка!
Старик сел на кровати и свесил ногу на пол. Культя второй ноги не доставала до пола. Он лишился ноги уже после войны. Неожиданно открылась рана, и нога стала гнить. Врачи ничего не могли сделать. Так он стал «Стойким оловянным солдатиком», называя себя так в шутку.
— А какое сегодня число? — подумал Старик. И, вспомнив, понял, что именно в этот день, много лет назад в Берлине, он получил осколочное ранение в ногу и конец войны встречал уже на больничной койке. Что-то было необычное в том, что именно сегодня ему приснился этот сон, именно сегодня… Уж не настало ли время? Время уходить в землю?
Подтянув к себе костыли, он встал. Шагнул к стулу, сел на него и стал одеваться. Одевшись он отправился на кухню, налил из термоса крепкий чай и позавтракал бутербродом с сыром. Пока он завтракал, решение зрело в нем. Он должен сегодня непременно это сделать! Сегодня непременно!
И, решившись, он стал собираться. Тщательно выбрился, пристегнул к ноге протез, достал единственный, не новый уже костюм, надел брюки, свою старую гимнастерку с наградами и нашивками за ранения, сверху надел пиджак. Кепка и вещмешок завершили его сборы. Опираясь на костыли, он вышел из дома, прошел через двор и вышел на соседнюю улицу, на остановку автобуса. Ждать пришлось недолго. Пришел автобус, и Старик вскарабкался в него. Время было раннее, всего шесть утра. В автобусе было пусто. Сонная кондукторша обилетила его, села на свое место и стала клевать носом, борясь со сном.
Автобус мчался по пустым улицам. Старик, очень давно не выходивший из дома, вглядывался в улицы, замечая перемены, которые на них произошли. Он поразился тому, что на отдельных улицах все первые этажи сплошь состояли из магазинов.
Проехав окраину города, его частный сектор, автобус вырвался за город. Через несколько минут справа и слева от дороги потянулись глухие трехметровые заборы «Долины нищих». Из-за стен выглядывали замки, башни, шпили и прочие архитектурные выкрутасы домов богатеев, обживших это место. Старик увидел, как разрослось это поселение, превратилось в целый город с того времени, когда он в последний раз ехал этим маршрутом.
Проехав еще немного, автобус въехал на площадку перед кладбищем. Кондукторша клюнула носом, проснулась и объявила: «Конечная остановка!»
«Действительно, конечная!» — невесело подумал Старик и неуклюже выбрался из дверей автобуса.
Переставляя костыли, Старик шагал по аллее, стараясь как можно меньше наступать на протез. Он так и не привык к нему, культя начинала сильно болеть, потому дома он предпочитал передвигаться на костылях.
Поплутав среди могил, он остановился у ограды, открыл калитку и вошел внутрь.
Он сел на скамеечку и долго молча смотрел на фотографию жены на могильной плите.
Кряхтя, он снял с плеч вещмешок, достал из него большую бутылку с водой, тщательно вымыл стакан, который стоял у плиты. Достал початую бутылку водки, плеснул в стакан, поставил его на место и накрыл скибкой черного хлеба.
— Ну, здравствуй, Катюша! Я пришел! — сказал Старик.
Давайте уйдем отсюда, давайте оставим их одних… Не будем слушать их разговор. Пусть даже разговор этот мысленный, пусть он даже не слышен никому…
Старик был один-одинешенек на белом свете. Все уже умерли. Где-то за океаном жили правнуки, которые никогда не видели своего прадеда, говорили на чужом языке и считали Родиной ту землю, на которой жили. Старик не раз думал, за что ему это дано — пережить и детей своих и внуков? И что это — награда или тяжкая многолетняя казнь?
Старик вышел из оградки, затворил калитку и трижды поклонился могиле. По лицу его текли слезы. Он вытер рукавом лицо и огляделся. Когда хоронили его жену, могила ее была самая последняя, теперь же ряды могил уходили далеко вдаль.
Старик шагал по аллеям, останавливался у некоторых могил, кланялся им, говорил слова прощания. Здесь лежали его боевые друзья, те, кто прошел войну вместе с ним и умер, не дождавшись заслуженной лучшей доли. В этом сражении, с пришедшей в конце прошлого века новой жизнью, они не победили и молча уходили в землю, унося с собой что-то такое, что не дано познать и понять никому из ныне живущих.
Май в этом году выдался очень теплым. Старику стало жарко в пиджаке. Он присел на лавочку, снял пиджак. Аккуратно свернул его и положил в вещмешок. Туда же он положил снятый с ноги протез — культя опять сильно разболелась. Теперь торопиться было некуда.
Он сказал последнее «прости» всем, кого помнил и кто был ему дорог.
И силы оставили его… Медленно передвигался он по направлению к воротам кладбища, часто присаживаясь и переводя дыхание.
Уже около самых ворот, сквозь решетки забора и растущий кустарник, он увидел, как тронулся и ушел автобус. Старик очень огорчился. Теперь придется ждать полтора часа до прихода следующего рейса. Старик опять надел протез и вышел на площадку перед воротами. Ничего не оставалось делать, как ждать.
Откуда-то послышалась громыхающая, лающая музыка, и на площадку вылетели три открытых лимузина с парнями и визжащими размалеванными девицами. Лимузины стали ездить по кругу, в центре которого оказался старик. Девчонки визжали и показывали на него пальцами. Машины остановились. Из одной из них с трудом вылез мужчина лет тридцати. Теперь Старик заметил, что вся компания была изрядно навеселе.
Мужчина пошатнулся на месте и направился к Старику. Из-под футболки его выпирал наружу толстый живот, блестевший от пота. В руке мужчина держал бутылку пива, к которой поминутно прикладывался. Старик молча смотрел на приближавшегося обрюзглого бугая.
— Ну, чё уставился, старый пердун? — осведомился толстяк.
Старик молчал. Каким-то неведомым чутьем он почувствовал, что это не кончится добром.
— Ба! Какие цацки у него! Слушай, дед! Продай, а? Давно ищу собаке на ошейник! На кой хрен они тебе?
Толстяк протянул руку и зацепил рукой три ордена Славы на груди Старика.
— Не тронь! — глухо сказал Старик. — Не ты повесил, не тебе снимать! Не тронь!
Толстяк был страшно удивлен. Он отхлебнул пива и снова протянул руку к орденам.
— Да, ладно тебе! Тебе эти железки зачем? А мне нужно! И где ты их взял? Спёр, небось?
Огонь опалил мозг Старика. Он выпростал из подмышки костыль и верхней частью его отбил руку толстяка, попав ему в локтевой сустав. Толстяк заверещал от боли и замахнулся на Старика бутылкой. Старик успел отклониться, и бутылка пролетела мимо его головы. Он отбросил один костыль, перехватил второй, держа его, как винтовку, изготовившись для боя.
Ему стало все ясно. Перед ним были враги, и предстоял бой. Бой неравный, потому что подбежали еще двое таких же бугаев.
Ах, как он был благодарен капитану Неустроеву, бывшему чемпиону Московского военного округа по фехтованию на карабинах с эластичным штыком! Его мышечная память вспомнила все, весь опыт этого искусства, который капитан передал ему, когда их отвели в тыл на формирование. Только легкими тычками штыка в определенные точки капитан обезноживал и обездвиживал несколько нападавших на него. Сейчас эта наука пригодилась Старику, как не раз пригождалась раньше.