Животное стояло, наклонив голову с острыми, дёргающимися ушами, готовое напасть, если повезёт, или же удрать, если понадобится. Свалявшаяся на боках шерсть топорщилась на загривке острым ёжиком, из оскаленной пасти капала слюна, а глаза тускло блеснули пару раз в лучах заходящего солнца багровым огнём. Солнце ещё висело над горизонтом раскрашенным шаром, а уже начинало темнеть…
Лишь бы оно не дёргалось, холодея, думал воин, если дёрнется, или прыгнет, или просто уйдёт восвояси — я пропал: поблизости никакого укрытия. Он любил это место и, однажды поставив здесь силки, только второй раз вернулся проверить их. Нужда заставила, поблизости и правда не осталось ни одного хоть сколь-нибудь пригодного блиндажа или окопа, отутюжено было всё на славу, уж Армада постаралась! Если осторожно подтянуть к себе автомат и прицелиться, соображал он, не сводя глаз со зверя, то попасть, в принципе, можно и еды тогда надолго хватит… И тут же прервал себя: а если промах или конвульсии? Господи, почему же так темно, ничегошеньки ведь не видать! Ладно, чёрт с ним, с шакалом, своя жизнь дороже. Надо убираться отсюда, вот заберу мышей и самый малый назад, пока еще видно куда.
И вдруг он остановился. Во рту мгновенно пересохло и стало больно глотать. Поздно, всё поздно, бежать некуда и некогда, отбегал своё, отползал. Это же было ясно, как божий день, ясно с самого начала! Вокруг не осталось ни одного более или менее целого укрытия, а значит, спрятаться негде. А значит, старый ты осёл, зверюга не появилась вдруг из-под земли, она ПРИШЛА! А значит, рыпаться уже поздно, потому как не успеть. И темнеет почему так быстро, тоже ясно…
Воин бросил взгляд на зверя, всё так же стоявшего на холмике, словно изваяние.
— Привет, подруга, — сказал он шёпотом, — тебе хорошо, ты будешь умирать стоя. Завидую…
В тот же миг почернело небо.
Тихо. Господи, как тихо и благостно! И никто тебя больше не тронет, не побеспокоит, никто не заставит ползать на брюхе по грязи и справлять нужду там же, где лежишь. Как хорошо, как сладостно и блаженно не быть, не существовать…
Мысли выплывали из пурпурного океана сознания сказочно красивыми каравеллами. Могучие корабли грациозно и величественно проплывали мимо, поворачиваясь боком, и до него откуда-то сверху доносилось хлопанье пирамид из ярких натянутых парусов, каскадами ниспадавших на палубу. Он протягивал к ним руки, привставал на носки и тянулся, тянулся изо всех сил к каждой каравелле, втайне надеясь и втайне же страшась, что надежда не сбудется. Но каравеллы по-прежнему величественно и совершенно безразлично проплывали мимо, и с каждым разом надежда в его душе таяла, а страх рос.
Когда последний корабль скрылся в дымке тумана, воин с новой силой испытал чувство одиночества. Второй раз за несколько последних дней его бросили.
И тут же он почему-то вспомнил, что сейчас конец лета, а вспомнив, понял, что давно прислушивается к далёкому рокочущему голосу, говорящему нечто странное, на первый взгляд бессвязное, но красивое и очень печальное. И сам голос звучал печально, только по мере того, как слова выстраивались в предложения, рокот уходил, интонации смягчались, и последние фразы были произнесены тихим и нежным голосом женщины. Будто кто-то стоял рядом и шептал ему на ухо…
И пустота внутри тебя чудовищна.
И последняя надежда, поддерживающая движение вперёд, тает на глазах.
И то, что вчера ещё было мечтой, сегодня становится памятью.
И то, чего ждал с замиранием сердца, проходит буднично и вскользь.
И в грядущем восстаёт осень,
И жаждешь счастья, но не имеешь возможности даже приблизиться к нему.
И помнишь то, о чём хочется забыть; и забываешь то, о чем должен помнить.
И болит давно зажившее.
И Будущее одинаково безразлично и болезненно одновременно.
И хочется плакать, но стыдно лить слезы.
И хочется смеяться, но нет причин для смеха.
И каждое утро удивляешься: зачем я проснулся?
И каждый вечер напоминаешь себе: вот и кончился ещё один день.
И любовь перестаёт быть весенней.
И всё это называется Август.
Вот тогда он узнал говорившую.
Это было нечестно, это был удар в спину! В его-то положении ко всему прочему терпеть снова эти муки! Пощадите! Оставьте меня в покое, кто вы есть! Неужели я снова должен пережить всё это, господи…
Они познакомились на чьём-то дне рождения. Это само по себе было необычно, потому что, как правило, на подобные вечеринки он никогда не ходил, а в тот день пришёл. Что-то подтолкнуло его к такому решению. Предчувствие? Судьба? Предчувствие судьбы? Или всё начиналось уже тогда без его ведома и согласия, разворачивалось либо закручивалось день за днём, час за часом само собой?
Она поразила его мгновенно. Он сразу обратил внимание, как решительно выделяется она во всеобщей суматохе и пестроте праздника. Было в ней нечто особенное: неуловимое очарование вместе с огромной внутренней силой исходило от неё. И красивой она казалась до безумия. Большие чёрные глаза с длинными, чуть загнутыми на кончиках вниз крыльями-ресницами, длинные, ниже плеч, свободно ниспадающие волосы цвета вороньего крыла, изящная шея, гибкий стан в облегающем тоже чёрном длинном платье с разрезом до бедра. И голос — грудной, немного низкий и мягкий, ласковый.
Он бы так и любовался ею издалека, потому что был с женщинами робок и стеснителен, а она постоянно находилась в окружении множества более смелых поклонников, так бы и ушёл с вечеринки один, вздыхая и проклиная себя за нерешительность, если бы она вдруг, оставив поклонников в недобром недоумении и растерянности, не подошла к нему сама:
— Это белый танец. Ты… танцуешь?
Да пропади всё пропадом, весь мир в тартарары провались, лишь бы этот миг длился вечность, и глаза её улыбающиеся, манящие, и голос…
Они кружились, всецело поглощённые друг другом, не замечая ядовито-злобных насмешек в его адрес и раздражённо-недоуменных реплик — в её. Больше в тот вечер они не расставались. Далеко заполночь, вежливо, но решительно охладив пыл добровольных провожатых, она взяла его под руку, и они очутились на улице.
От всего происшедшего потом у него осталось только чувство огромного счастья и радости ожидания следующего дня.
Он так и не смог понять, ЧТО она в нём нашла. Что привлекло её, писаную красавицу, в обычном (свою внешность он всегда оценивал объективно), ничем не примечательном человеке. Было бы безумием ожидать от него звёзд с неба и разной прочей подобной чепухи, которую не скупясь так часто обещают друг другу влюблённые. Равно как и не стоило рассчитывать, что в один прекрасный день, расколдованный её любовью, он из тихого, неприметного человечка превратится в прекрасного и мужественного принца на белом скакуне.
Она это понимала, не могла не понимать. Она была умной женщиной, но несмотря ни на что не оттолкнула его. Всё случилось… случилось наоборот.
Обычно, если она не оставалась у него, он провожал её до дома. Они шли пешком через весь город в любую погоду, потому что для них погода всегда была солнечной. Затем, как это бывает, долго не могли расстаться у подъезда, каждый, опасаясь первым шагом обидеть другого, пока она не говорила ему горячим шёпотом «До завтра!», и тонкие каблучки стучали уже вверх по лестнице. А он, взбудораженный и счастливый, как пацан, отправлялся восвояси, насвистывая и засунув левую руку в карман брюк.
В первый раз они его не тронули. Просто в тёмном переулке, узком и затхлом, отделились вдруг от стены четыре фигуры, прижали его к холодным, покрытым плесенью камням, и один из них сказал: