Над площадью продолжал гнусить отец дознаватель. Мучитель, как в тумане, наклонился, вытащил из ведра с водой моток веревки и принялся медленно и тщательно обматывать ею обвисшее на цепи тело. Не забыть заткнуть рот. Все должно выглядеть правдоподобно. Он изо всех сил старался не думать ни о чем другом, кроме частых и ровных веревочных витков.
Было душно, и едкий пот то и дело заливал глаз, заставляя медленные капли сползать по щеке в жесткую щетину.
Когда дымное пламя, наконец, разгорелось по-настоящему, мучитель спустился на камни площади и размеренно заковылял к обители. В каморке налево от входа его дожидался дорожный мешок. В нем, помимо вина, вяленого мяса и кошеля, туго набитого медью и серебром, лежали инструменты строителя — плотницкий топор без топорища, надежный рубанок, новенькая лопата.
В обители не должны хватиться хотя бы пару дней. Если выйти на дорогу сегодня вечером, то по свету можно успеть достичь ближайшего постоялого двора. С утра попытать счастья с попутными телегами, добраться до тракта и двинуть по нему на восток. Туда, где уж десять лет зарастает и никак не может зарасти пепелище, а мертвые плачут у своих надгробий.
Дорога может выйти долгой, но впереди лето. Время есть.
Главное — не останавливаться.
ЛИЧНОСТИ
ИДЕИ
МЫСЛИ
Марианна Алферова
Борис Стругацкий
Невеселые разговоры о невозможном
Вопрос Марианны Алферовой Борису Стругацкому в off-line интервью 26.10.2009
Борис Натанович, Вы всегда требовали от авторов достоверности в создании мира. Я попыталась представить мир, в котором действует Высокая теория воспитания. Это чудовищный мир, мне бы не хотелось там жить.
Общество, в котором все дети поголовно воспитываются в интернатах. В каком возрасте они туда попадают? Как только мать перестает кормить ребенка грудью? Матери отдают маленьких детей с удовольствием? Дети растут без материнской любви? Что за семьи, где дом пуст? Да и есть ли в этом мире семьи вообще? Людям уже не нужно видеть, как растет их ребенок? Они не получают удовольствия от общения с малышом? Отдавать в интернат в пять лет уже не имеет смысла — ребенок сформировался. И почему родители должны кому-то отдавать самое дорогое существо? Зачем вообще тогда рожать (процесс не самый приятный, смею Вас заверить). Что делают с теми, кто отказывается расставаться с ребенком? Это мир без любви, полный одиночества, где одиноки все — дети, не знающие своих родителей, взрослые и старики. Вы говорите о врачах и о том, что никто не лечится сам. Но мы же не кладем больного ОРЗ ребенка в больницу (если, конечно, нет каких-то жутких осложнений)! Врач говорит, какие лекарства принимать, назначает лечение. Больница — это экстренный случай… Так можно ведь договориться, что и секс нужен только профессиональный (если исключим чувства, так и будет). Другое дело, что нужно обучать родителей, нужны постоянные консультации психологов (как сейчас — педиатров), но родного дома и любящих родителей ни один учитель, даже самый распрекрасный, ребенку не заменит…
Ответ Бориса Стругацкого off-line интервью 26.10.2009
Дорогая Марианна!
Я уже неоднократно, как мог и умел, отбивал аналогичные атаки на свои позиции, никого, кажется, не сумел убедить, но и сам не отступил ни на шаг. Если интересно, полистайте страничку — там я ответил, кажется, на все Ваши вопросы и замечания.
Здесь же и сейчас я попробую (еще раз) обсудить только один вопрос (хотя, может быть, — из самых спорных и важных) — вопрос об интернатах. Воспользуюсь Вашей же аналогией: больной ребенок — необходимость лечения — мама или врач? — дом или больница? Давайте предположим, что у ребенка не грипп, и даже не пневмония, а серьезная (генетическая!) болезнь, разновидность аутизма, которая хоть со временем ребенка и не убьет, но сделает его слабоумным на всю жизнь. Предположим, далее (и это уже фантастика), что медицина умеет справляться с этой болезнью — но только в условиях стационара и при необходимой (пусть умеренной, но неизбежной) изоляции от родителей на протяжении ЛЕТ.
Вопрос: решение родителей? Не знаю. Но мне кажется, что большинство, все-таки, наступит на горло собственным чувствам и отдаст в чужие руки свое ненаглядное чадо, — даже с риском потери важнейшего и нужнейшего с ним контакта, но с уверенностью, что таким образом чадо получает решающие шансы вырасти здоровым и полноценным человеком. (Или я не прав?)
Аналогия почти полная. С точки зрения Высокой теории и практики воспитания каждый ребенок есть вместилище генетической болезни — он несет в себе эмбрион пресловутой «голой волосатой обезьяны», и эмбрион этот развивается в нем и крепнет ежечасно и ежедневно, пока не достигнет запрограммированной мощи и не начнет оказывать на носителя то самое влияние, которое временами прекращает в человеке нравственность и заменяет ее разными удобными качествами — ловкостью, жестокостью, беспощадностью, равнодушием (вместо доброты), хитростью (вместо ума), силой вместо честности. И если вы откажетесь от помощи профессионалов, ребенок, конечно, не умрет, но — с высокой вероятностью — со временем окажется среди маргиналов, носителей неустойчивой нравственности, граждан как бы второго сорта, которым трудно рассчитывать на «престижную» работу, на достойный (обычный!) уровень общения, и, может быть даже, обреченных на жизнь в социальном гетто, со специфическим кругом друзей и знакомых, таких же маргиналов, как и он сам (не по закону какому-нибудь, упаси бог, не по «секретному распоряжению», а потому просто, что среди «нормальных», «воспитанных» ему будет неудобно, тягостно, «тесно» — как Гекльберри Финну в чистой одежде). Хуже того, он остался лишен процедуры «оптимизации таланта», главный талант его не определен, он не знает, на каком (профессиональном) пути ждал бы его труд, субъективно наиболее увлекательный, а объективно — наиболее полезный, а значит, уважаемый. Он — «без царя в голове», он мечется в поисках оптимальной точки приложения сил, не может, как правило, найти ее и все чаще его «волосатая обезьяна» (уже вполне взрослая и в полном расцвете сил) советует ему «плюнуть и растереть», «какие там еще друзья, если есть дружки», «чего зря надрываться на скучной работе, когда так клево сидеть перед новейшим стереотактором, положив ноги на табуреточку и имея под рукой ласковый сосуд с холодненьким…»
Для родителя определенного типа такое положение дел представляется отнюдь «не самым плохим». Дитятко ненаглядное здорОво, к какому ни на есть делу — пристроено, дружки — симпатичные, с девочками, кажется, все более-менее ОК, какого рожна еще надо? Да, кое-что в процессе воспитания мы упустили, теперь это понятно, но зато — всегда были рядом и отдавали ему все, что имели… (и т. д., и т. д. — психологию такого родителя я представляю плохо, вынужден быть очень приблизительным и впадать в некий сарказм без всякой на то необходимости).
Подозреваю, что этот экскурс в педагогическую фантастику (опять же) мало кого убедит. Но задуматься же, черт побери, побудить может?! Ведь о простейших же вещах идет речь: как препоручать тончайшее, ювелирное дело «первичной шлифовки» личности людям, пусть даже исполненным наилучших намерений, пусть вполне славным, даже безукоризненно славным, людям (между прочим), которые и сами в свое время были «огранены и отшлифованы» профессионалами, но которые сами по себе «гранильщики-шлифовальщики» никакие и опаснейше рискуют алмаз в бриллиант отнюдь не превратить и даже вообще «запороть камень»?
Да, больница не способна компенсировать (по крайней мере, полностью) отсутствие материнской нежности, ласки и целебной любви, но ведь и никакая мать не способна всей своей любовью и нежностью компенсировать отсутствие профессионального медицинского вмешательства, и более того, способна («не по доброте, а по глупости») это вмешательство опасно нейтрализовать.