– Нет, – сказал Панин. – Но зато я не спортсмен.
– А может быть, попробуешь? – сказал Сережа. – Вот прямо сейчас, вместе со мной. А?
– Я человек простой, простодушный, – ответил Панин. – Есть норма. Нормой считается пятикратная перегрузка. Мой простой, незамысловатый организм не выносит ничего, превышающего норму. Однажды он попробовал шестикратную, и его вынесли на седьмой минуте. Вместе со мной.
– Кого вынесли? – не понял Гриша.
– Мой организм, – пояснил Панин.
– Да, – сказал Гриша со слабой улыбкой. – А я вот еще не дошел и до пятикратной.
– На втором курсе и не надо пятикратной, – сказал Сережа. Он спрыгнул с подоконника и принялся приседать поочередно на левой и на правой ноге.
– Ну, я пошел, – сказал Гриша и тоже спрыгнул с подоконника.
– Что случилось, староста? – спросил Панин. – Почему такая тоска?
– Кто-то устроил штуку с Копыловым, – печально сказал Гриша.
– Опять? – сказал Панин. – Какую штуку?
Второкурсник Валя Копылов был известен на факультете своей привязанностью к вычислительной технике. Недавно на факультете установили новый, очень хороший волноводный вычислитель ЛИАНТО, и Валя проводил возле него все свободное время. Валя торчал бы возле него и ночью, но ночью на ЛИАНТО велись вычисления для дипломантов, и Валентина беспощадно выгоняли.
– Кто-то из наших запрограммировал любовное послание, – сказал Гриша. – Теперь ЛИАНТО на последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде.
– «Привет от Лианта…» – сказал Сережа, массируя себе плечи. – Поэты. Задавить из жалости.
– Подумать только, – сказал Панин. – Какой нынче малек пошел веселый.
– И остроумный, – сказал Сережа.
– Что вы мне это говорите, – сказал Гриша Быстров. – Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа – раз! – «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.
Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.
– О! – сказал Панин. – Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.
– Железный Кан большой эстет, – сказал Сережа Кондратьев. – Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.
– Я человек простой, простодушный, – начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.
– Кондратьев, Панин, приготовиться, – сказал дежурный.
Панин осекся и одернул куртку.
– Пошли, – сказал он.
Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине – Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.
– Четырехкратная, – сказал Панин, глядя на кабины.
– Пятикратная, – сказал Кондратьев. – Кто там сейчас?
– Нгуэн и Гургенидзе, – сказал дежурный.
Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.
– Ждите, – сказал дежурный и пошел к станине.
Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать – тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какие-то малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных – они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления.
Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол.
– Больше жизни, Лева! – громко сказал один из курсантов.
Все засмеялись. Только Панин не засмеялся.
– Ничего, ребята, – сипло сказал Гургенидзе и встал. – Ерунда! – Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек. – Ерунда! – повторил он.
– Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! – сказал Панин негромко, но очень энергично.
Кондратьев сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут, – подумал он, – все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны».
– Полноват Лева, – сказал он.
Полные плохо переносили перегрузки.
– Похудеет, – бодро сказал Панин. – Захочет, так похудеет.
Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом.
В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями.
– Кондратьев и Панин готовы? – спросил он.
– Готовы, – сказал дежурный.
Инструктор бегло проглядел листки.
– Так, – сказал он. – Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.
– Ух здорово! – сказал Гургенидзе. Он сразу стал лучше выглядеть. – У меня, значит, тоже зачет?
– У вас тоже, – сказал инструктор.
Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.
Инструктор сказал:
– Панин и Кондратьев, по кабинам.
– Виталий Ефремович, – сказал Кондратьев.