Несмотря на то, что архив СВР предоставил документы о многочисленных политических и контрразведывательных операциях МГБ, материалов, отражавших добывание и распространение политических разведывательных донесений с 1945 по лето 1947 года, было немного. Один пример. В январском докладе 1947 года Ковальчука Абакумову говорится, что МГБ собирает политические разведывательные данные, которые лягут в основу доклада КИ о проблеме Германии: эта информация последовала на специальный запрос из Москвы и сказала Сталину именно то, что он хотел услышать. В докладе речь шла о реакции на предложение СЕПГ заключить с Германией мирный договор. Предложение СЕПГ, по существу, представляло собой пропагандистский маневр, цель которого — сгладить впечатление об очень низких показателях партии во время местных выборов в конце 1946 года. Надо было продемонстрировать Западу дипломатическую инициативу, чтобы отвести внимание от трудностей внутри Восточной Германии — особенно от проблем, связанных с объединением Германии.
После каждого запроса разведка докладывала о настроениях населения в советской зоне и населения и властей в западной зоне. Эти доклады, подобно январскому докладу 1947 года, следовали определенному плану. Сначала шли хорошие новости: «Прогрессивное население реагирует положительно на предложенную конституцию, видя в ней отражение будущей, истинно народной демократии в Германии». Но всегда были и плохие новости. В этом же докладе дальше сказано: «Наряду с позитивными откликами замечается также острая критика, исходящая в основном от буржуазных партий и реакционных слоев населения». За этим следовали агентурные донесения от источников в ХДС, ЛДП, из офисов и резидентур американской военной администрации. На Западе реакция на конституцию, на процедуру ее принятия, на мотивы предложившей ее СЕПГ была однозначно критической. Типичный доклад заканчивался утверждением, что вина за негативную реакцию, по крайней мере в Восточной Германии, лежит не на СССР, а на СЕПГ, не сумевшей правильно настроить население «в том, что касается содержания и значения конституции для немецкой республики»[1051].
Получив этот доклад, Абакумов направил его Молотову. Каков бы ни был ответ Молотова, он вряд ли что-то значил, ибо Молотов в это время занимался подготовкой новой инициативы в области разведки — создания КИ. Вряд ли у него было представление о том, как трудно решить проблему координации работы советской разведки по добыванию информации.
Никакие контрразведывательные операции против западных служб, никакое подавление политического несогласия в Восточной Германии не могли сравниться по своему значению для берлинского аппарата МГБ с защитой тех советских граждан, кто жил или работал вдали от военных гарнизонов. Управление контрразведки группы советских оккупационных войск в Потсдаме продолжало нести ответственность за безопасность гражданских и военных сотрудников, приписанных к частям советских войск. Однако были тысячи других, работавших на различных уровнях в СВА и других специальных учреждениях в советской зоне. Эта группа, известная как советская колония на языке МГБ, была особенно подвержена влияниям, к которым ее не подготовили ни советское правительство, ни прежний жизненный опыт. Об уязвимости таких людей остро пишет Юрий Модин, вспоминая свой первый приезд вместе с семьей в Лондон в июне 1947 года: «Разница в уровне жизни между нами и Западом была такой, что у нас было впечатление, будто мы попали на другую планету»[1052]. И это запись представителя элиты управления разведки в Москве, когда разрушенный бомбовыми ударами Лондон все еще жил по карточкам. Неудивительно, что обыкновенные советские граждане не могли приспособиться к послевоенной Германии, которая, несмотря на нищету и разрушения, казалось, опережала во многих отношениях их собственную страну. Работа оперативных секторов и групп МГБ заключалась в том, чтобы вербовать информаторов среди таких граждан, анализировать их деятельность и не вмешиваться в тех случаях, когда кто-либо, казалось, был готов к тому, чтобы покинуть ряды этой системы.
1051
Памятная записка № 3/222, Ковальчук — Абакумову, 3 января 1947 года, AGBP док. 60345, т. 1, с. 163—174.