А Илья же вновь по следу пошёл за каликами. Голову его наполнили думы тяжкие – как ему в стороне оставаться, когда такая несправедливость всюду? Не поэтому ль Святогор его в мир отпустил? Не мог же не знать он, что не по силам Илье будет вести жизнь праздную, когда несчастьем земля полнится?..
5
Уж минула зима, и сошли снега. Половодные воды напитали землю. Нежной листвою оперились леса, зазеленели поля бескрайние. И чем больше ходил Илья по землям русичей, тем реже замечать стал следы набегов ордынских. В тот день же привела дорога его почти к самому Киеву, шёл он мимо города Курцовца, когда вновь донёс ветер до него дым чёрный с пожарища и звон мечей да стрел сечи кровавой. Не раздумывая, ринулся Илья Муромец в схватку жестокую. Видит он избы да терема огнём занимаются, взрыта земля, кровавой пеленою покрытая. Лишь церковь стоит цела невредима, народом полнится: бабы с детьми слёзы льют, у бога спасенье вымаливают. Окружила её татарва в числе тьма тьмущая! И стоит супротив них богатырь единственный, все защитники прочие полегли уже. Рубаха красна от крови его, в груди стрелы торчат, на ногах жилы подрезаны, но стоит на земле твёрдо он и рубит булатом ворогов…
Подхватил Илья Муромец с земли саблю кривую татарскую и ринулся на подмогу могучему витязю. Тропами каликов хаживая, он, то с одного края войска супостатова, то с другого появлялся, сёк их головы басурманские. Никак в толк им не взять, кто напал на них, и подумалось им, воевода какой вдруг явился с ратью княжеской в помощь курцовцам. И трубит тогда сотник вражеский отступать в чисто поле скорей. Ускакали прочь, что их след простыл, как рухнул в тот же миг витязь раненый. Подошёл к нему Илья, на колени пал пред героем сим:
– Одолел ты их, славный молодец, и спасён народ твоей доблестью. – Молвил тихо ему Илья Муромец. – Ты, родной, поживи ещё, нам с тобой терема рубить, да поля орать, землю вспахивать…
– Да боюсь, увы, мне борозд впредь не помётывать, не крестьянствовать. И не сдюжил бы я сию силу тёмную, не приди коль ты на подмогу мне. Вижу я в тебе силу каликов да печать во лбу Святогорову.
Диву дался Илья знанью пахаря, ведь уверен был, никого уж нет, кому ведома сия истина.
– Правь с тобой, оратаюшко. Звать меня Илья Муромский, был я давеча подмастерьем Святогоровым. Дал наказ он мне жизнь в миру прожить, а потом воротиться на пост его, охранять врата из Яви в Навь. Скажи и ты мне величать тебя как?
– Имя моё Микула Селянинович. Мы хоть в Курцовце во Христе живём, но всегда привечаем каликов с большой радостью, даже нынче вопреки указаньям Левонтьевым. Так что знамо мне их учение.
– Ты поведай мне, как случилось так, хоть живёте прям у самого града Киева, но навалилось на вас войско ханское? Неужто позабыл о курцовцах ваш Владимир князь?
– Не исповедимы мне думы княжие, и не знамо мне о чём мыслит он. Одно ясно всем не опора он нынче нам. Жили мы теперь лишь надеждою, что не даст в обиду нас воевода киевский Никитич Добрынюшка. Он приходится мне сыном названным, взял он в жёны Настасью, дщерь мою. Не по своей воле, видать, не явился он к нам. А коль добиться ты истины жаждешь, след идти тебе прямиком к нему. Я бы сам пошёл, учинил бы спрос, но, увы, теперь не подняться мне.
– Ой, ты батюшка Микула Силянинович! Я клянусь тебе справедливость сыскать и о люде мирском позаботиться!
Словно ждал сих слов Микула Силянинович, его опала грудь, он глаза закрыл, вечным сном уснув. Встал Илья Муромец, на руки взглянул свои – кровь каплет с них. Сжалось сердце его, окаменела душа, и навалились думы чёрные.
– Ох, прости меня, зазноба моя, Горынинка! Не найти мне тебя до поры до той, покуда правит здесь сила чёрная, и льются слёзы да кровавый дождь. – Промолвил Илья, с лица соль смахнул, и направился в стольный Киев-град…
6
Возвещая о начале нового дня божьего, звонили колокола во всем Киеве златоглавом. Отворились городские ворота – поспешили в стольный град купцы да гости иноземные. Заполнились площади, рынки людом мирским, торговля заспорилась.
Шёл Илья по улочкам киевским прямиком к княжьим палатам, что на самом высоком холме возвышалися. Как вдруг видит он, на коне златогривом во главе каравана торгового едет купец до боли ликом знакомого. Вспомнил он, где его видывал – на том рынке невольничьем. В сей час сменил он кафтан свой заморский с узорочьем всяческим, ехал да на гуслях поигрывал, с мирянами всеми с улыбкой здороваясь. Встречали все его с искренней радостью, разнося по всем улицам:
– К нам Садко прискакал, люди добрые! Воротился купец из самого Новгорода!
И подумал Илья: «Ах, коли б знали вы, кто же есть в самом деле он! Не встречали, поди, его с песнями, ежель знали они, каким златом сундуки наполнял он, продавая в орде пленных русичей…»