— Понимаю, но все равно плохо, что вы Сергею об этом сказали, заставили его признаваться. Его самолюбие надо щадить. Но… Но! По сравнению с этим мальчиком, кстати, майором Советской Армии, афганцем, пробывшим 2 года на войне, все московское телесборище — просто профнепригодно. У этих людей ничего нет за душой, ничего нет в сердце. Завтра придут к власти другие люди, и все они станут говорить противоположное тому, что вещают сейчас. Голову на отсечение даю. А этот мальчик, Сережа, имеет человеческую сущность. То, что он не такой профессионал, как я, не так важно.
— Сюжет, который вам особенно дорог?
— Приехали мы в приемник-распределитель и сняли сюжет, потрясающий по своей аллегоричности и доброте. При всей его уродливости в нем есть великая надежда. Человека 72 лет от роду, у которого никогда не было прописки, 63 из которых он провел в местах лишения свободы, выпускают впервые на свободу. Перед тем как выйти, он попросил букварь и теперь водит пальцем и учится читать, шевеля губами: «В ка-мы-шах сто-ит а-ист». Может быть, и нам еще не поздно взять букварь в руки, поверив, что свобода и перспектива есть, попытаться вникнуть в нормальные человеческие понятия, которыми живет мир?
— А вы, кажется, и пытаетесь их дать…
— Бомжу, который полгода жил в сортире, с перепугу дали квартиру из райсполкомовского фонда… и старушке, у которой на глазах разрушили ее дом, забыв про нее, и многим другим помогли.
— Судя по реакции, страху вы наводите много в округе?
— Одно время у меня в кабинете висел на одной стене портрет Ленина, на другой черный пиратский флаг с черепом и костями. Когда нас не пускали на мясокомбинат, обстреливали — над «рафиком» поднимался этот пиратский флаг, и… Ворота раскрывались.
— Сами?
— Наша машина набирает скорость, и мы проскакиваем через проходную. Как правило, вахтеры не успевают поинтересоваться, кто мы такие. Охранники никогда не имеют претензий к въезжающей машине, поскольку они уверены, что въезжающие люди — это еще не те, которые что-то украли из того, что могли украсть они сами.
Мясокомбинат — это, если хотите, в определенном смысле символ экономики, к которой мы привыкли. Первый сюжет на мясокомбинате был о курочках, превращенных в пузырящуюся грязь. Вместе с нами ездили американские тележурналисты. Увидев, что перед мясокомбинатом мы развили бешеную скорость, они подумали, что так и надо, и так же вслед на нами промчались через проходную. На территории мясокомбината среди горы трупов американскому телерепортеру стало не по себе. К нему подошел его консультант по вопросам экономики и, видя его непонимание, объяснил: социалистическое хозяйствование.
— Правда, что прокуратура предупреждала, что на мясокомбинате вас собираются убить? Но, несмотря на это, вы продолжали делать набеги. Верили, что наведете там порядок?
— Порядок на мясокомбинате может быть тогда, когда он будет наведен в стране. Но мы не имели права молчать.
Угрозы раздавались отовсюду. Как-то за четыре месяца у меня было двенадцать судебных процессов. А один раз — в месяц двадцать четыре. В суд подали катафальщики ленинградского крематория, о которых я сообщил в эфир, что они воруют из гробов цветы и тапочки. Они страшно обиделись, потому что какая-то их категория воровала только цветы, а какая-то тапочки.
— Какой процесс самый запомнившийся?
— Я передал информацию, как один пьяный гражданин пытался изнасиловать собственную овчарку. Вследствие чего у него был откушен половой член. Информацию эту передал мне по рации врач «Скорой помощи». Случай был курьезный, и я его сразу передал в эфир, разумеется, не назвав фамилии пострадавшего, но назвав больницу, куда его отправили. При этом совершенно позабыл, что в больнице тоже смотрят «600 секунд». Когда передача выходила в эфир, испуганного больного ввозили в приемное отделение больницы. Пациенты, до того не встававшие с коек, бросали костыли и толпой шли смотреть на это чудо природы. Больной лежал, закатив глаза, закусив одеяло, и проклиная сволочь Невзорова. Когда он вышел из больницы, то, естественно, подал на меня в суд — место, которое стало для меня почти вторым рабочим кабинетом. Прибыв в здание суда, я увидел там следующую картину. Конвойные рыдали от смеха, прислонившись друг к другу. В самом центре зала стоял потерпевший, держа в руках исковое заявление: «В связи с тем, что комментатором ленинградского телевидения Невзоровым, — говорилось в нем, — был предан гласности факт лишения меня полового органа и в связи с чем сильно затруднена моя половая жизнь в Ленинграде и области, прошу восстановления чести и достоинства». Судья его спрашивает: «У вас есть доказательства неверности информации, которую передал Невзоров?» Он отвечает: «Нет. Но требую восстановления чести и достоинства». Копию его искового заявления корреспонденты Си-би-эн и Эн-би-си неоднократно предлагали и предлагают мне продать в «Книгу рекордов Гиннеса», поскольку не припомнят ничего подобного…