— И зачем ты в это ввязался? — сухо спросил его секундант, мсье д'Аршиак. — Ты его продырявишь, а русские будут лить грязь на наше отечество. Скажут, что ты не мог ценить их славы, не понимал, на что руку поднимал, и так далее. Не понимаешь?
— Я дал слово! Теперь поздно! — уныло отрезал Дантес.
В это самое время Пушкин скинул шубу, отважно расстегнул фрак, жилет, рубашку и подставил Далю правый бок.
— Вымеряй, друг! Доверяю…
Даль, внутренне содрогаясь, ползал вокруг него на коленях с линейкой и слуховой трубочкой.
— Я попросил бы… Саша, стой прямо! Так… три сантиметра от желудка, два от печени… О, господи, тут ведь еще селезенка! Ага… Пять сантиметров от позвоночника… Тут мочевой пузырь… Саша, а может в ногу, а?
— Раскроют! — возразил Данзас, приглашенный по случаю в секунданты. — Раскроют, Володя! Поймут, в чем дело!..
— Вымеряй, Даль, быстрее! — не выдержал Пушкин, у которого на лбу начала выступать легкая испарина. — Слушай, а больно будет?
— Сначала нет, — успокоил Даль. — Будет шоковое состояние, оно снижает болевой порог. А потом я тебе чего-нибудь дам. Вот! Нашел! Семь миллиметров от почек, два от селезенки! Ставлю кружочек! Мсье Дантес, попадете?
— Постараюсь! — выдохнул Дантес обреченно. Стойте! А… а как же одежда-то?! Нельзя ее застегивать, я же не увижу отметины!
— Одежду продырявим потом! — заверил Данзас. — Саша, держи поля фрака. Стой прямо… Будь умницей. Ради славы Отечества!!! На место, мсье Дантес!
Дантес про себя прочитал «Pater nostra» и на негнущихся ногах отбрел на десять шагов…
Несколько часов спустя, лежа на уютно застеленном диване в своем кабинете, упиваясь негодующим ревом потрясенной толпы, доносившимся с набережной Мойки, Пушкин всерьез задумался о будущем.
— Послушай-ка, Вяземский, — заметил он, обращаясь к сидевшему подле него зачинщику всей истории, — а мне, пожалуй, кажется, что дело это можно закончить еще эффектнее…
— Каким образом? — не понял Вяземский.
— А очень просто. Что если мне умереть? А?
— Ты с ума сошел! — испугался Вяземский.
— Да нет же! — улыбнулся Пушкин. — Не по настоящему, разумеется! Смотри-ка: врачей у меня было аж трое! Рану все нашли тяжелой — где ж им знать, как точно Володенька все высчитал! Ну, а теперь я денька два поболею, а там и… Сам посуди — таким образом бессмертие мне обеспечено! Долгов нет как нет! Похороните меня для вида, а потом я потихоньку за границу, и… Свободен! Сбрею бакенбарды, сменю имя и начну новую жизнь! А вы тут клеймите позором моих гонителей и убийц! А? И Николай Павлович попляшет у меня! Народ ему нипочем не простит, вот увидите! Жуковский, ты как на это смотришь?
— Дантеса жалко, — резонно заметил Василий Андреевич. — Он будет опорочен навеки. И могут быть дипломатические осложнения с Францией.
— А ты, братец, скажи, то есть уверь народ, что Франция тут не при чем! — не унимался Пушкин. — Допустим, Дантеса подкупили. Скажем, польские революционеры! За то, что я поддерживал русское самодержавие в его борьбе с освободительными движениями! Представляете? И либералам сказать будет нечего! А Дантесу — поделом! Между прочим, за женой моей он принялся ухаживать с самым искренним рвением!
Окончательный план был разработан уже поздним вечером, и вконец успокоенный Пушкин уснул с мыслями о грядущем величии.
За окнами дома на Мойке выла метель. Толпа разного люда стояла перед деревянными воротами и с тоской глядела на слабо освещенные окна. Одураченный народ, в то время еще не имевший прозорливых и искушенных лидеров, сведущих в уловках слуг тоталитарного режима, искренно скорбел… И, как всегда, безмолствовал.
ПРИБАЛТИКА: НАШИ — ЭТО СЕГОДНЯ ВСЕ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ
— Александр Глебович, несколько слов о работе в Прибалтике.
— Когда наша съемочная группа прибыла на место событий, телерепортеров, регистрирующих события, там было более чем достаточно. Быть одним из многих? И мы приняли решение — попасть на телебашню, в которой находились омоновцы. Не без труда, но нам это удалось. То, что там было снято и показано, соответствует действительности. Быть может, в съемке чересчур много экспрессии, но нам удалось обратить внимание общественности на ту часть проблемы, которая могла бы остаться за кадром: это положение нашего служивого люда, попавшего меж двух огней — центром и местным правительством.
— Признаюсь, у меня сложилось впечатление, что вы намеренно трагедизировали обстановку…