— Вы отдаете себе отчет, с какой страшной силой, совершенно нетерпимой к инакомыслию, вы сталкиваетесь?
— Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Но тут есть один секрет. Я не боюсь смерти, я не боюсь позора, я не боюсь быть презираемым, я не боюсь остаться без работы. Допустим, завтра все газеты, которые находятся в подчинении демократов, получат приказ опубликовать заключение какой-нибудь комиссии о том, что я сумасшедший, опасен для общества и так далее. И ведь все опубликуют, потому что людей порядочных, увы, очень мало, хотя это будет чистой воды выдумка. Но я и этого не боюсь. Я ведь думал, что после материалов из Вильнюса будет гораздо хуже.
Но вы не знаете самого интересного. И никто этого не знает, потому что я решил до поры до времени об этом не говорить. В чем заключается еще дикость моей позиции? Человека приговорили к смерти, его ведут на эшафот, а у него в кармане помилование, и он его никому не показывает, потому что ему противно было бы унизиться и продемонстрировать помилование палачам, которых он, по сути дела, презирает. Съемки в Литве объявили инсценировкой. Мне ничего бы не стоило взять и запустить в эфир двухчасовой исходный материал, все, что мы там сняли. Это два часа непрерывной съемки, час в башне и час в Полицейской академии. Ни одного сомневающегося бы не осталось, но я этого не сделал. Я не вытащил наружу документ о помиловании, хотя мы могли бы получить эфир, нам бы предоставили возможность оправдываться. Но оправдываться я не буду.
— Как вас встретили в Эстонии после вашего литовского репортажа?
— Я четыре года был конным каскадером. Мой тренер говорила, что если страшно прыгать под скачущую лошадь — значит, надо прыгать. И я прыгал, а потом месяц ходил с перекошенной шеей. То есть я знаю, что если опасно, то я точно сделаю. Я думал, что прав на 100 процентов. После того, как я съездил еще раз в Прибалтику, я понял, что прав, на десятки тысяч процентов. Я протягиваю руку капитану третьего ранга, чтобы поздороваться, а он кидается ее целовать.
— Когда вы были в Прибалтике, у вас не сложилось впечатление, что там существует единый координационный центр?
— Нет. Они слишком разные. Но они согласовывают свои действия. До моей поездки в Ригу я слушал «Голос Свободы» о событиях там. Как специалист по стрелковому оружию — а я действительно специалист — могу заключить по звуку, что там была очередь из 20-25 патронов, чего никогда не может быть в реальном бою. Максимально — два-три выстрела. То есть, это — либо холостые, поскольку пустой звук, либо напоказ.
— Саша, а сколько офицеров-литовцев сохранили верность союзному правительству?
— Есть такие.
— А есть ли русские офицеры, которые перешли на «сторону литовцев?
— Есть и такие. Там много запуганных. Ситуация сложная, ведь люди вросли корнями.
— На что рассчитывает такая маленькая Литва? Что Президент не подавит их танками?
— Они сделали все, чтобы Президент не подавил танками. На этих 14 трупах. Их же невозможно эксгумировать. Их хоронили в крови — явно стремясь к нагнетанию страстей. По традиции покойников всегда прибирают. Армию обвинили неправильно. Водитель-механик посадил меня в танк, и я могу сказать, что все, что ближе четырех метров от танка — мертвая зона. Человека в ней не видно. Мне же лично рассказывали, что эту девчонку под танк толкнули. Но такие показания не принимаются в расчет. Когда шли события в Латвии, я всю ночь висел на телефоне — разговаривал с комендантом Риги. И он сказал, что «даже если попросят — мы не пойдем», потому что кого угодно на расстоянии полутора метров берут и пихают под танк, а потом обвиняют армию.
— Какая пропаганда больше ведется в Литве: антикоммунистическая или антирусская?
— Про антикоммунистическую там все забыли. Каждая вторая телеграмма нам — о дискриминации русских. В Литве все проходит в более жесткой форме. Там больше опыт экстремизма. Опыт партизанской борьбы. В Эстонии через полгода наши ребята тоже сообразят и поймут, что имеют дело с фашизмом. Сидишь там и так запросто слушаешь по радио призывы на трех языках — русском, литовском и польском — отлавливать русских, а при попытке их освободить — расстреливать с семьями. Ландсбергис выиграл этот январь.
— Мы в Москве это тоже ощущаем. К нам подходят литовцы и запросто говорят: «Вы — великорусские шовинисты». Причем не сомневаются, что мы должны с этим согласиться…