— Вы убивали?
— У меня в руках была камера.
— Сейчас я просто по аналогии — я не знаю: под дых или не под дых — вспоминаю, что в Вильнюсе у Вас в руках был карабин.
— Совершенно верно. У меня был не карабин, я держал автомат. Там ситуация заключалась прежде всего в том, что на 52 окна было всего 46 человек защитников.
Когда я твердо для себя понял, в чем там дело и когда я уже на сто процентов знал — кто здесь свои и кто чужие, кто здесь наши — кто здесь не наши, тогда я этот автомат взял. Это было символом. Ведь, в принципе, мы могли и не брать в тот момент оружия. Но, скажем так, я настоял.
— Но вот сейчас прошло время. Вы не жалеете, что тогда у Вас был символический, но автомат, что были эти Ваши репортажи?
— Нет, я не жалею. Я готов, скажем, сделать некоторые поправки в этих репортажах, хотя теперь уже поздно.
Я, например, там много хорошего говорил о взятии телевизионной башни. И совершенно зря говорил, потому что это было предельно глупое взятие. Там надо было брать Верховный Совет, потому что смешно, скажем так, пропалывать рядом с грядкой.
А по сути этих репортажей, несмотря на чудовищные ушаты помоев, несмотря вообще на все то, что я пережил вслед за Вильнюсом, я не только не жалею, но сделал бы все это снова, только более откровенно, более резко.
— Александр Глебович, но не наша ведь земля?
— Кто сказал?
— Литва? Русская земля?
— Ну, помилуйте, Вы что же Петра I за идиота принимаете? Если он туда шел, пропитывая эту землю на аршин кровью своих гренадеров, то, значит, это ему было зачем-то надо? Не от нечего же делать туда шли полки?
— Вы говорите откровенно?
— Я говорю абсолютно откровенно.
— Я понимаю. Но Вы также понимаете, что, когда генерал Варенников поехал в Вильнюс на танках, он ведь не о Петре I думал, а о чем-то совсем другом?
— Генерал армии Варенников выполнял священный долг. Мы, конечно, можем сейчас заняться и обеспокоиться судьбами массы других наций, народов, государств и государствишек. Но, скорее всего, делать этого не будем. И начинать обирать свой народ ради этих государств и народов тоже не будем.
Генерал Варенников поступил так, как поступил бы любой из военачальников Петра I. Вот и все. Другое дело, что Петра не было.
— Но как можно выполнять священный долг, стреляя в безоружных людей? Ведь в Вильнюсе погибли безоружные люди. Это была не война. Это была действительно расправа.
— Милостивый государь, кто Вам сказал, что эти люди действительно были безоружны?
А генерал Варенников, с моей точки зрения, святой человек. Святой, честный и бесконечно благородный. Он выполнял приказ. Но нашлись подонки, которые, скажем так, открестились от этого приказа. И почему, в конце концов, вы — либеральные, прекрасные и болеющие за кем-то убитых литовцев — с главного виновника не спрашиваете? При чем здесь генерал Варенников-то? А ваш этот, пятнистый парень?
— Михаил Сергеевич?
— Да! Президент есть! При чем здесь генерал Варенников?
— Александр Глебович! Вы с Горбачевым во всяком случае уж были ближе, чем я. Он даже звонил Вам в больницу или говорил, что выражает всякие соболезнования, когда в Вас стреляли. Так что это скорее уж я должен спросить у Вас: что же Вы в этот момент не спросили у Горбачева…
— Я с ним ни разу в жизни не виделся, не общался и не разговаривал, даже по телефону.
Со многими из тех, кого теперь называют членами ГКЧП и кто сейчас находится в «Матросской тишине», я был в хороших отношениях, в дружеских и доверительных отношениях. А вот с этим — нет.
— Понятно. Вы действительно проходите по делу ГКЧП?
— По крайней мере, тут какой-то очень милый мальчик-следователь долго, тщательно меня допрашивал.
— Вы их поддержали, когда был путч?
— Я был счастлив первую половину дня. С этим чувством ничто не может сравниться. Я радовался тому, что возвращается…
— Что возвращается, что? Порядок? Чему Вы радовались?
— У Вас какое зрение?
— Плохое. Минус два с половиной.
— Чувствуется. Чувствуется, что плохое зрение, потому что проглядели самое главное вот в этом документе, который у меня здесь, на сейфе, висит рядом с портретом Георгия Константиновича Жукова: «Обращение к Советскому народу».
По сути дела, в Обращении присутствует отказ от коммунистической идеологии. Не обращали внимания? Нет?
— Можете процитировать?