Историкам лет через сто откроется высота того момента — высота сказочная, высота, о которой тосковали действительные герои на протяжении всей истории человечества. Быть может, это был сложный момент для того, кто на ту пору не обладал властью и не повелевал полками, ибо окрашено было 19‑е августа в наполеоновские дымные и кровавые великолепные цвета. Для того, у кого под рукой было все это, августовский день мог оказаться днем славы чрезвычайной. Этот день мог стать днем славы практически для любого ГЕНЕРАЛА. В настоящем, жуковско-багратионовском смысле этого слова…
ГЕНЕРАЛА в России не нашлось.
Мутнейшая река истории, таща на себе и в себе донную нечисть, пошла-покатилась по самому незамысловатому руслу.
Посмотрите сами — этот традиционно-исторический процесс, лишенный управления жесткого и умелого, «идет сверхбанальнейшим путем: власть берут воры и желающие воровать.
Это-то и произошло в России и было названо августовской революцией и первым шагом реформ.
Очень живенько было поначалу все в кабинете и приемной Самсонова: из утла в угол радостно слонялось какое-то офицерье, квохча и окутываясь сигаретным дымом. Вбегали взопревшие полковники и исчезали за дверями самеоновского кабинета, побросав сырые от пота фуражки на мрамор подоконника приемной. Тусовались знакомые путчисты из Москвы, как тогда казалось — травленные волки, храбрецы и сорвиголовы.
Был и Ермаков — его слава ненавистника разорителей Страны, воров и демократов была на тот момент высочайшей пробы…
Командующий же Ленинградским военным округом генерал Самсонов отачивал карандаши, аккуратно сгребая очистки с огромной оперативной карты.
Над ним висели, гудя, какие-то полковнички. Все с подстаканниками.
Ермаков слонялся по приемной и кабинету, заводя дымящих офицериков:
— Да танков этих — как грязи…
— Сертоловские придут…
— Народ ждет танки! Мы что — хуже Москвы? В Москве с утра бронетехника каааа-ак встала!
— Ельцин-то уже в клетке?
Были разговорчики и похлеще, но все такая же дурь.
Хуже было то, что танков-то действительно и не было, и отсутствие их уже мучительно ощущалось. Дикая, дымящая, матерящаяся и уже празднующая победу офицерская тусовка в приемной этого то ли не ощущала, то ли попросту не задумывалась над этим (в двенадцать дня) тревожненьким фактом.
Я напрямую спросил Самсонова:
— Где танки?
Он как-то отмычался.
Спустя часа три Самсонова посетил Собчак.
Из стенограммы расшифровки оперативного снятия информации.
19 августа. Кабинет командующего ЛенВО.
«… — Вам надо понять одно. Никаких войск. Никаких танков. Никаких пушек. Никакого… (неразборчиво три или четыре слова).
— Я бы хотел знать, какая моя судьба… разумеется, все идет цивилизованно и будет идти цивилизованно… Все мы люди, я вообще далек от политики…
— Мы очень на это надеемся.
— Так как бы вот решить, как со мной решат?
— Что с вами решать? Я полномочен передать вам все гарантии.
— И что со мной?
— Что хотите. Москва… Все…»
Ленинград был суперважной стратегической точкой. ГКЧП о нем не то что бы забыло, нет, просто довольствовалось чьим-то, язовским кажется, заверением, что в Ленинграде командующий — «кремень и наш в доску».
Самое смешное, что Самсонов действительно был до определенного момента полностью НАШИМ.
Трусость, робость, невнятица действий, попытка спасать себя в ту самую минуту, когда именно он был полным хозяином ситуации, вроде бы необъяснимы… Необъяснимо и то, с какой поразительной легкостью он по сути сдал, вопреки приказу министра обороны, город Ленинград.
И кому сдал?
Крикливому, косоватому человечку с установившейся уже на тот день репутацией глупца, ненавидимому в армейских кругах…
Забавна была ситуация — и страшна безмерно.
Оперативная карта с несметенными очистками карандашика.
Побледневший, с последними завитушками не живого уже пара, чаек в генеральском стакане.
Очень большие безжизненные руки в огромных твердых обшлагах с кантиком.
Семь телефонов цвета слоновой кости с бронзовыми гербами Союза.
Собчак — чуть развалясь, скрестив ноги под стулом. Самсонов — обмяклый, с ярко высвеченным от огромного окна правым погоном.