Итак, «приватиры» — французское название морских пиратов и грабителей. Это слово исторически имеет криминальную репутацию, и не случайно оно используется нынешними «реформаторами» — приватирами. Выдача ваучеров — несомненно, жульничество чистой воды.
— По вашему мнению, что такое провокационный материал? Что означает психологический терроризм в применении к вашей профессии?
— Слово «провокация» нужно произносить, имея доказательства. Я готов отвечать, если кто-либо уличит меня в провокационности моих речей. Обратимся к истории: выступление Кузьмы Минина Сухорукого в Нижнем Нонгороде в 1612 году с точки зрения польской пропаганды было страшной провокацией. Любое патриотическое выступление того же Михаила Илларионовича Кутузова в 1812‑м — тоже провокация против европеизирования России французами.
Если говорить о днях сегодняшних, то не вижу ничего провокационного в суждениях моих так называемых оппонентов. Несмотря на кошмар происходящего в стране, пока что демократия не причинила ей особого вреда. По крайней мере, не больше, чем татары, французы в свое время или поляки в 1612 году. Когда же различные демократические органы ставят мне клеймо «провокатор», я не отвечаю им тем же.
С определенной точки зрения (подчеркиваю — не с моей!), можно ведь и призыв Ельцина идти к Белому дому спасать его власть назвать провокационным. Возникает смешная параллель: призыв к народу Ельцина в августе 91‑го и призыв того же Кузьмы Минина (Минина Сухорукого)! Изложим события августовского путча языком древней летописи. Получится примерно следующее: Великое княжество Московское ликует по поводу того, что лишилось всех своих завоеваний, а миллионы братьев остались на чужих землях, под волей чужого народа, фактически на положении рабов. Ликует, что государственность России — идея фикс всех наших правителей — размолочена и повержена в прах. Ликует, что страна лишилась всех своих вооружений, самой возможности защитить себя. Не знаю уж, как языком летописи сказать о ядерных щитах. Так что какой тут Кузьма Минин! При этом я глубоко убежден: Борис Николаевич Ельцин в моем понимании — «наш». Он относится к «нашим». Рано или поздно он совершит прорыв от тех, кто, по сути дела, его пасет, им управляет. Он уйдет от них, потому что никакой он не демократ. Этот человек ничего общего с демократией не имел, не имеет и иметь не будет. Меня многое в нем привлекает, хотя борется за целостность России он хреново.
СТРАННЫМ И ФАНТАСТИЧЕСКИМ ПУТЕМ…
Москва. Тверская улица. Музей восковых фигур.
Бог знает, какой дурацкой гордостью должно распирать человека, увидевшего в Музее восковых фигур среди мерзавцев высочайшего ранга, чьи имена твердит человечество уже несколько веков, — свою фигуру.
Александр Глебович Невзоров — в новехоньком камуфляже, небритый и дегенеративно-важный, с микрофоном и автоматом Калашникова в пыльных восковых руках — сидит в московском музее на Тверской, образуя некую группу с Гришей Распутиным и Екатериной Второй, и символизирует, вероятно, Смутное время, смуту… Смуту — как она мерещится интеллигентам-устроителям музейного зала восковых мерзавцев.
В этой восковой толпе — почти все, привнесшие неспокойствие в жизнь таких вот интеллигентов — неспокойствие злое и дикое, чарующее…
Здесь — отпетые, исступленные и непокорные, в копейку не ставившие жизнь свою и чужую, гениальные сценаристы и постановщики исторических драм на подлинном, живом материале тысяч и миллионов судеб.
Таких-то людей интеллигенция и боится больше всего, ибо только в эпоху смут проясняется все ее ничтожество. Во дни, когда судьбу человека определяет его способность сохранить свою честь, они уязвимее всех, уязвимее синяков-бомжей и нормальных работяг… Интеллигенция боится всякой смуты как огня — ибо раздевает ее всякая смута до самого срама.
Русская и советская, а затем и российская интеллигенция традиционно бесчестны — и поэтому больше всего на свете боялись смут и более всего ненавидели тех, кто накликивает разломы и сотрясения в народе.
Помнится, я по достоинству оценил злобу, с которой была вылеплена моя фигура — эту чуть заметную карикатурность, злобненькую, но аккуратную, так чтобы потом (в случае чего) все можно было списать на некую творческую неудачу. Оценил — и порадовался, ибо быть помещенным в компанию Владимира Ленина и Малюты Скуратова — все же есть смесь оскорбления с комплиментом.