— Аппаратную для монтажа вам все-таки не выхлопотали?
— Нет, несмотря на официальную просьбу правительства — она исходила от министра Сергеева, который связался с Курковой, объяснял, что это правительственный заказ, но Бэлла Алексеевна решила стоять до конца — она здесь такой маленький Джохар Дудаев. Не понимаю, что ею движет, если есть согласие правительства со мной сотрудничать.
— Итак, ваше отношение к власти изменилось?
— Изменилось в лучшую сторону, конкретно в связи с Чечней. Я увидел первый государственный поступок власти. Но она еще не настолько тверда, чтобы закрепить его, поэтому я насторожен. Я выполнил свой долг и, ясное дело, не жду за это наград или милостей, как год назад. Вот если говорить о гражданском примирении… Там я случайно встретил человека, который руководил моим арестом 4 октября. И мы абсолютно беззлобно друг к другу отнеслись. Даже с теплотой, как и положено на фронте. Так и с правительством сегодня нужны братские фронтовые отношения. Хотя, я в самом начале этих событий написал в письме к Ельцину, что нынешние действия его команды мне дьявольски напоминают действия моих друзей Язова, Крючкова и других. Напоминают неумением справиться с прессой.
— Что вы имеете в виду?
— Самые жесткие репрессивные меры в отношении журналистов и изданий. Потому что в такую минуту каждый из вас должен, прежде чем выдать свою публикацию на страницы или в эфир, увидеть ее глазами того самого солдатика на передовой. Я бы, наверное, удавился от стыда, если бы меня не поняли мальчишки, с которыми я встретился там, на фронте. Вот этот Игорь Григоращенко, который как бы мелькает в эпизоде, но является настоящим героем этого «Ада» — и ада без кавычек. Он, кстати, погиб через два дня после съемки — на том же самом месте. Вот если бы эти люди скорчили гримасу от того, что я сделал, если бы мне в лицо плюнул в 91‑м вильнюсский омоновец — мне было бы больно.
— А если бы, простите, плюнула бы мать убитого литовца, чеченца, русского?
— Утерся бы. Даже не произвело бы особого впечатления.
— Знаете, этой своей незыблемой принципиальностью и готовностью идти на конфликт с кем угодно вы здорово напоминаете еще одного своего политического антипода, который тоже сейчас очень активно действует. Наверное, понятно, о ком идет речь?
— Нет, и о ком же?
— О Сергее Адамовиче Ковалеве.
— Я не вижу никаких принципов у этого старичка. Это нормальный такой юродивый вариант, очень приспосабливающийся, очень хитренький…
— Простите, не слишком ли — в отношении человека, прошедшего лагеря?
— Так вы же не знаете, за что? Вы дело читали? Вы видели, скольких он товарищей заложил?! Так стоит ли говорить про героический нимб?! Нет никакого нимба! Когда расстреливали нас — где был председатель Комиссии по правам человека? Поэтому…
— Скажите, вы-то сами читали дело?
— Думаю, что на этот вопрос я вам все равно не отвечу.
— И куда вы теперь — снова в Чечню?
— Думаю, да. Не могу доверить и оставить прессе этот важный вопрос информационого обеспечения. К тому же, повторяю, у меня сложились братские отношения с руководителями операции.
ЧЕЧНЯ: НА ЛИНИИ ОГНЯ
Первая поездка съемочной группы в Чечню была как бы на разведку, «как бы неопасной». Следующая, вторая — уже без всяких «как бы».
Вспоминает участник съемок, Юрий Краснов:
«Северной окраиной добрались мы до консервного завода. Там был штаб, или, как говорили, тыловая ставка Рохлина, генерала, который командует штурмом. Там ребята ремонтировали БТРы, готовили еду, чтобы доставлять ее на передовую. И вот от этого штаба до основной ставки генерала — всего три километра. А ставка — в разрушенном, раздолбанном снарядами здании, в трехстах метрах от дудаевского дворца. Чудом уцелевшая комнатка, котельная какая-то, вокруг нее все горит, дышать нечем, все время в здание шлепают снаряды.
Несколько раз мы путешествовали от консервного завода к этой ставке, в БТРе, в касках, в брониках, без них нельзя. Вся-то дорога минут десять-пятнадцать, и каждый раз это были минуты жесточайшего напряжения. Могли доехать, а могли не доехать, и все это знали. Каски и броники? Да, они как-то успокаивают. На самом деле защищают только от случайных попаданий. Потому что снайперы бьют очень профессионально, умелые у них снайперы — попадают подмышку, в шею, четко попадают. Мы не видели пойманных снайперов, их при нас не ловили, но нам много про них рассказывали. Больше всего наемников-моджахедов из Афганистана и Пакистана, еще из Прибалтики. Эти, прибалтийские, как говорят, самые жестокие.