– Ничего, государь…
Серые, широко открытые глаза князя были близко от лица отрока, но воину показалось – они стремительно уходят в недоступную даль, он испуганно стал звать князя:
– Государь!.. Михаила Ондреич!..
Шепот княжеских губ заглох в новом кличе врагов, отрок тормошил Бренка, с ужасом глядя в его закатившиеся глаза.
– Братцы, братцы!.. Князь умирает, братцы!..
– Держите знамя!..
Падающее знамя подхватили новые руки, княжеские отроки сняли с седла безвольное тело Бренка, понесли сквозь волнующиеся ряды конных дружинников.
– Беречь знаменщиков! Прикрыть щитами знаменщиков! – хриплый, как медная труба, голос Никиты Чекана покрыл шум битвы. Вырвав из бедра убитого воина длинную желтую стрелу с черным наконечником, Никита привстал на стременах, вгляделся против солнца в ту сторону, откуда она прилетела. За рассеянной тучей всадников, опасливо наскакивающих на русский строй, он увидел высокого мурзу в богатых доспехах, окруженного группой телохранителей. Острые глаза сотского различили и малоприметных серых воинов, вооруженных арбалетами. Чекан зло выругался:
– Не взяли мечами, змеюки, так ядом берете! – Повернулся к своим: – Закройтесь щитами. Сейчас мы их проучим!..
Русские лучники, с началом атаки врагов отошедшие в задние ряды длинника, непрерывно стреляли в конных ордынцев через голову своего войска. Чекан в обе стороны прокричал, чтоб арбалетчики, пешие и конные, немедленно переместились ближе к великокняжеской дружине и следили за сигналами. Со стороны правого крыла полка к знамени спешил Вельяминов, и Чекан бросился ему навстречу.
– Стой, боярин! Ты приметный, убьют – отравленными садят.
– Вели засыпать их стрелами. Где Бренк?
– Ранен, – Никита не посмел сказать «убит», и сам еще надеясь, что лекари спасут князя.
Вельяминов увидел позади конной дружины белого иноходца и Бренка, которого укладывали на ручные носилки, кинулся туда – облачиться в одежду государя, сесть на его Кречета и стать под главное знамя русского войска, чтобы и свои, и чужие видели: пока хотя бы один русский воин стоит на поле, стоит и государь на своем месте.
Тем временем русские стрелки зажгли наконечники стрел, обмотанные корпией и пропитанные горючим составом, и первый черный след уже прочертил небо крутой дугой, уперся в холмик, где стоял блестящий мурза в окружении своих нукеров. Через мгновение уже до десятка дымных трасс повисло в воздухе, указывая лучникам опасную цель. Каленый град посыпался на окружение хана Темучина. Вначале это были слабые от дальности стрелы простых луков, которые легко отражались доспехами, но вот злобно завыли тяжелые стрелы арбалетов с плоскими расширенными крыльями наконечников вместо оперения: кто-то вскрикнул рядом с ханом, кто-то, вскинув руки, пополз с седла, под кем-то шарахнулась раненая лошадь; один из арбалетчиков Мамая, оглушенный ударом, выронил свое оружие. Всадники шарахнулись с возвышенности, и сам Темучин, контуженный ударом в крепкий шлем, дал шпоры коню…
Еще выше, чем прежде, еще яростнее трепетало на кровавом ветру русское знамя, еще внушительнее казалась фигура всадника в белой ферязи на белом коне. Битва на Куликовом поле подходила к самому драматическому моменту, и теперь было ясно: центр русской рати и правый фланг ее устояли под сильнейшими ударами Орды. Это было ясно не только воеводе Вельяминову, это видели не только князь Андрей Полоцкий и воевода Грунок, возглавляющие полк правой руки, – это чувствовалось и понималось каждым и в русском стане, и в стане врагов. Отчаянная стойкость московских, владимирских и суздальских ополченцев, дерзость и бесстрашие конных отрядов полка правой руки привели к тому моменту в битве, когда наступающий значительно большими силами противник начинает отчаиваться, видя бесплодность всех попыток опрокинуть своего врага, поражается унынием и неуверенностью гораздо сильней, чем оружием, в то время как на другой стороне растет ощущение собственной силы, злое окрыляющее торжество и самые грозные волны вражеского наступления перестают пугать даже робких душой. «Мы выстояли, мы побеждаем!» – что перед этим страх за собственную жизнь! Теперь лишь пять шеренг из десяти составляли боевой длинник большого полка, и в конном полку князя Андрея оставалась едва ли половина всадников, но эта половина войска стала для Орды грознее, чем в самом начале битвы, когда она, еще не потрясенная жестоким отпором, безраздельно верила в свое превосходство.
Близость перелома требовала от воевод решительного перехода в наступление. Самое мужественное войско, стоя на месте, в конце концов будет разбито. Давая врагу возможность прийти в себя, собрать рассеянные дружины, перестроиться и снова атаковать, полководец вместе с боевой инициативой отдает и победу. Тимофей Вельяминов и Андрей Полоцкий это, конечно, знали, но двинуть полки вперед, решительным ударом опрокинуть врага, расстроенного неудачными атаками, они не могли: на левом крыле рати творилось что-то недоброе, и оба воеводы уже прикидывали, какую часть конной силы они могут быстро перебросить на помощь Ярославскому и Моложскому.
Князю Андрею особенно нелегко было удерживать своих конников, успевших жестоко потрепать уже и передовые тысячи Мамаева племянника. Вид отступающих врагов вызвал у воинов бешеное желание гнать и рубить. Лес на фланге полка был набит мертвыми, искалеченными, распятыми на буреломе лошадьми и всадниками; дикие звери бежали за Непрядву от душераздирающих криков и стонов, но сердца воинов ожесточились: впереди на поле лежали их порубленные и растоптанные товарищи. Спасенных раненых было мало – слишком плотно ступают бешеные копыта в атаках массовой конницы. Князь Андрей потерял могучий голос, удерживая сотни, готовые сорваться с места без команды. Носясь перед рядами, он хрипло просил:
– Бесстрашные русичи! Храбрые литвины! Держите строй, сыны мои, держите строй полка, не бросайте пешцев, держитесь за них, слушайте воевод – еще не пришел час гнать врага, еще не пришел!..
Воевода Грунок скакал рядом, чуть не плача:
– Княже! Доколе стоять нам? Чего ждем? Пока они соберутся да нас же опрокинут?!
– Молчи, воевода! – хрипел князь, сердито засовывая под шлем мокрые, потемневшие пряди волос. – Велено государем стоять нам здесь, доколе возможно. Глянь – еще дремлют стяги большого полка. Мы не одни ведем битву. Чую – минули нас главные татарские силы, туда, на левое крыло наше, уходят они. Глянь, воевода…
Ордынское войско заметно поредело перед фронтом полка правой руки и правым крылом большого. За нестройными рядами отхлынувших сотен будто серая река текла в сторону Смолки…
– Так ударим, не медля, прищемим хвост Мамаю!
– Нет, воевода, нет! Мы ударим – другие нас ударят в спину, рассеют по полю, погубят полк… Мы правая рука рати, при ней мы сильны, отрубленные мы – мертвечина… Бери-ка ты, боярин, сотен пять-шесть да приготовь их к битве в тылу. Коли на левом крыле прорвутся – встретишь их как надо. Спеши, боярин, брянских возьми – там каждый Пересвет…
Он обнял воеводу и оттолкнул, торопя. Приказ князя насторожил витязей. Ратники волновались, пытаясь увидеть, что происходит левее, за прогнувшимся порядком рати, за мятущимся лесом копий и топоров, за непрекращающимися свалками в центре. Знали одно: большой полк стоит крепко; видели: большое знамя и стяги главного воеводы полыхают высоко на ветру. А серая река вражеской конницы текла к Смолке, словно ее всасывало туда невидимой силой.
То, чего ордынские военачальники не достигли на правом крыле и в центре русской рати, случилось на ее левом фланге, где опытный темник Батарбек заменил хана Бейбулата, бесследно канувшего со всем туменом в круговоротах битвы. Батарбек не думал о славе и новом богатстве, которые ждут его за рядами русского полка, он не нуждался в отличиях, и уж совсем его не занимал вопрос о золотоордынском престоле. Батарбек жил войной, битвой, он видел перед собой лишь врага, которого следовало сокрушить. Батарбеку нравилось воевать, и он воевал, наслаждаясь не только звуками боя, запахом крови, видом послушных ему войск, исполняющих его замыслы, но даже и видом врага, который столь отчаянно пытается устоять под его расчетливыми ударами. Потому Батарбеку удалось больше, чем кому-либо из ордынских военачальников: он подточил и разрушил стойкие ряды полка левой руки.