Допрос князя был редким событием, и Мамай велел собрать около своего шатра приближенных. Васька Тупик, осунувшийся за ночь, лишенный воинской справы, в разорванной льняной сорочке, в узких шароварах и высоких сапогах казался еще выше и стройнее, чем всегда. Голова его была непокрыта, на щеке – красный рубец, а плечи держал прямо, и холодные глаза смотрели поверх голов сидящих.
– Говорят, ты князь? – спросил Мамай, когда Тупика поставили перед ним. – Как зовут тебя?
– Что тебе в имени моем? – по-татарски ответил Тупик, потирая затекшие руки, которые ему развязали. – Мое имя знает государь мой, того с меня довольно.
– Разве ты не ведаешь, князь, что государь твой Димитрий мне служит? И стоишь ты перед главным своим государем, даже головы не клоня. Чего же ты заслуживаешь, князь? – рука Мамая, выскользнув из длинного рукава, медленно кралась по подлокотнику трона.
– Мне то неведомо, служит ли тебе Димитрий Иванович, – усмехнулся Тупик. – Коли служит, с ним говори сам.
Рука Мамая сжалась в кулак. Хан Алтын громко воскликнул:
– Повелитель! Ты видишь – московиты все одинаковы. Довольно слов, пора говорить мечами!
Тупик повел глазами на пестро одетого хана.
– Ты, мурза, видно, русских мечей не слыхивал – то-то орешь, как петух на насесте. Государя свово, опять же, перебиваешь, неуч, – он те слова пока не давал. Перед бабами, што ль, раскудахтался? Еще шпорами позвени – они это любят, – и вдруг подмигнул повеселевшим глазом молодым женщинам, сидящим на ковре вокруг Мамаевой дочери.
Алтын задохнулся, застыл с раскрытым ртом. Тишину нарушил смех в задних рядах свиты, усилился, перешел в хохот, даже Мамай усмехнулся – так быстро этот русский князь раскусил Алтына. Ненавистники ордынского озорника отводили душу, по свите летали грубые шутки – сейчас можно было не опасаться гнева Мамаева любимца, ибо весь он падет на московита.
Наиля не отрывала глаз от лица пленника. Князь остается князем даже в неволе. В жилах этого золотоволосого юноши текла благородная кровь древних воителей, водивших могучие дружины в половецкие степи, за Дунай и на самый Царьград, когда мир еще не слыхал о «Потрясателе вселенной» – Чингисхане, чьей кровью в своих жилах гордились многие из Мамаева окружения. Ограбляя Русь, уничтожая князей непокорных, ордынские властители дорожили теми князьями, которые шли к ним на службу. Таким оказывали почести, их одаривали ярлыками, отдавали им в жены ханских дочерей, стремясь покрепче привязать к Орде. Ханы отлично знали: покорность князя – это покорность целого княжества. Больше всего боялись в Орде единства русских князей и поэтому всячески стравливали их, нередко даже вручая ярлыки на одно княжение двум разным государям. Казнили ханы или миловали русских князей – они во всех случаях считались с ними.
Наиля прежде мало видела русов, но о Руси, живя в отцовском дворце, слышала часто. Девочек на Востоке рано готовят к мысли, что их главное назначение – поскорее стать женой, и отец прежде, бывало, лаская Наилю, не раз говорил ей полушутя– полусерьезно, что непременно выдаст ее за русского князя. Потому что хочет, чтобы была она единственной женой своего мужа, и еще потому, что надо укреплять власть Орды в вассальных землях. И у маленькой Наили вместе с татарскими, персианскими, хорезмийскими и арабскими няньками всегда были русские няньки. В жилах девушки текла буйная кровь степнячки, способная толкнуть ее на неожиданный шаг, но как будто и другая кровь текла в них, нашептывая ей удивительные видения. Ей часто снились зеленые шумы и зеленые воды, совсем непохожие на шумы степных трав и воды степных рек; причудливые терема громоздились до неба; неясные лица склонялись над нею, и мелодичная речь уносила ее далеко-далеко, словно музыка флейты. Отец давно уж не заикался о светловолосом князе, который станет ее мужем, и русские няньки давно не жили в ее юрте, а теперь все вокруг только и толковали о большом походе на Русь, однако причудливые видения отрочества не оставляли девушку.
Когда принимали русского посла, заняв в свите отца пустующее место его первой жены, Наиля с тайным интересом приглядывалась к Тетюшкову. Он понравился ей смелостью, рассудительной уверенностью в себе, но в нем чувствовался человек глубоко расчетливый и жестокий – такие люди отпугивали Наилю, в Орде их было много. Теперь же перед нею стоял отчаянный до безрассудства, стройный, как тополь, золотоволосый князь, который мог оказаться одним из тех, за кого в прежние годы ее собирался выдать отец. Почему у него такие синие глаза – словно вода в Хвалынском море? Ведь на Руси нет морей… И до чего же похож он на того бесстрашного нукера Хасана, который в своем обожании царевны Наили дошел до безумия и так жестоко поплатился! Если бы знал кто-нибудь, как тронул ее именно этот безумный поступок воина! Глупая рабыня, зачем она утаила, что нукер Хасан отдал жемчужину в целое состояние только за то, чтобы ночью тайно поцеловать башмачок спящей Наили!.. Пожалуй, она позволила бы ему это и без жемчуга, тогда не случилось бы несчастья, которого Наиля совсем не хотела. Если отец любит ее по-прежнему, она непременно спасет Хасана. Но Хасан – простой воин, а этот князь – человек, близкий ей по своему положению. По роду он даже выше, – ведь отец ее, хотя и правитель Орды, не носит ханского титула… И, может быть, князь ехал в Орду гостем, а его пленение – ошибка? Ведь войны еще нет…
Тупик почувствовал пристальный взгляд девушки, снова посмотрел на нее, и дрогнули в испуге длинные ресницы царевны, словно ее в чем-то уличили, две темные миндалины упали куда-то за цветистый ковер. «Чего она?..» Тупику даже жарко стало.
– Сядь, Алтын, и вложи меч в ножны – здесь не турнир, – Мамай свел брови, прекращая смех гостей. – Чего посматриваешь, князь? Может, невесту выбираешь? Так мы не прочь и оженить тебя, если заслужишь.
Тупик улыбнулся.
– Кабы ты с миром пришел к нам, царь, можно б и о свадебке потолковать. Да ведь не на сватанье ты собрался.
– С чем ты шел в Орду?
– С мечом.
– Где же твой меч? – у Мамая дернулась щека.
– То свому государю отвечу. Однако не думай, царь, что я легко обронил его, – не удержался Васька от похвальбы. – Один сотник твой далековато, а то сказал бы тебе, каков меч в моей руке.
– Авдул? – рука на колене Мамая сжалась. – Он жив?
– В Москве гостит. – Тупик усмехнулся, не без удовольствия уловив волнение ордынского владыки.
– Так! Те трусы, значит, солгали… Слушай, князь. Я не стану тебя пытать ни о чем, отпущу с миром, если дашь мне княжеское слово, что Авдул вернется ко мне живым. Мой сотник стоит русского князя. – Последние слова Мамай произнес с нажимом, для слушателей.
– Нет, царь, – тихо сказал Тупик. – Рано ты начал ставить своих сотников выше русских князей. Княжеского слова я не дам.
Раздались возгласы изумления. Васька почувствовал, как обжег, обдал его всего умоляющий взгляд юной, темноокой ханши. «Господи, чего это она?.. А глаза-то, как у богородицы. Бывают же такие!»
– …Так! – руки Мамая уползли в рукава халата, словно стало ему зябко. – Видно, мои воины крепко повытрясли разум твой, князь. Посидишь в яме – одумаешься. Уведите!
Уходя, Тупик смотрел в землю, но чувствовал взгляд на себе. Глаза-миндалины катились сквозь его душу и не укатывались. «Ведьма», – сказал себе и не поверил. И разозлился: пусть владыка Орды напускает на него любых басурманских ведьм с их чарами – Тупик будет стоять на своем. Нет у него княжеского слова, и вообще никакого слова врагу он не даст. Ему осталось одно – смерть, и примет он ее, как воин великого князя, смоет срам за пленение. А в голове билась сумасшедшая мысль: «Бежать! Бежать и выкрасть ее, эту юную татарскую ведьму с очами богородицы!» Но он не знал даже, кто она. Зато хорошо знал другое: в его положении бежать из Орды невозможно.
Яма находилась внутри Мамаева куреня, недалеко от холма – широкий и довольно глубокий колодец. Один из стражников сбросил вниз веревочную лестницу, приказал:
– Полезай.
Последний раз Васька глянул на ясное солнышко, на синий гребень лесов где-то за Доном и начал медленно спускаться в прохладный душноватый сумрак. Там уже был кто-то, он сидел в углу, закутавшись в плащ, безмолвный, едва различимый, лишь поблескивали в сумраке глаза. Шурша, поднялась лестница, головы стражников пропали, Васька потоптался, привыкая к темноте и прохладе, зябко передернул плечами, с тоской посмотрел вверх – там, в недосягаемой вышине, проплыл вольный орел, купаясь в синем степном ветре. И такая тоска схватила Ваську за сердце, что он застонал и в ярости хватил кулаком по твердой стене колодца.