Фома приказал своим людям поднять повешенных и Мишку, остальных взять под охрану. Пленные изумленно следили за происходящим. Толпа молчала, и Авдей, сдруженный многочисленной стражей, тоже молчал, наблюдая, как по-хозяйски распоряжается незнакомец. Скоро Фому кто-то узнал, по толпе, словно огонь но сухому полю, полетело: «Атаман!..»
– Вот что, боярин, – сказал Фома. – Пошли к Мещерскому. Меня за этими татарами он в острог посылал. Кто бы они ни были, тебе дорого станет самовольная казнь.
– Я начальник города! – заорал Авдей. – Мое право казнить лазутчиков, спрашивать никого не стану.
– Врешь, Авдей! Война ныне, и в городе есть воевода.
Фома поворотил коня и направился вслед за своими дружинниками. Мишку и повешенных несли городские стражники, присоединившиеся к отряду Фомы. Народ почтительно расступался перед атаманом, многие мужики снимали шапки.
Тысяцкий обратил к Бастрыку желчное лицо:
– Ты что же это, разбойник, а? Ты пошто не сказал мне, от кого посланы татары?
– Авдей Кирилыч! Вот ей-бо, только нынче про Есутайку услыхал. Да он сбрехнул, прихвостень ордынский, штоб жизню спасти.
Бастрык мог спокойно божиться – ни начальника татарского отряда, ни толмача, думал он, уж нет. Другие много не скажут.
– Смотри у меня! – пригрозил боярин. – Воевода тебя пытать станет, дак ты того!..
– Авдей Кирилыч! Да рази я от своих слов откажусь? Плюнь ты на это дело. Еще пожалеют, зачем нам помешали, как самим вешать придется.
Авдей, действительно, плюнул и двинулся следом за Фомой – объясняться с воеводой. Народ расходился, обсуждая происшествие: то-то будет теперь кривотолков! Черт дернул Авдея связаться с этими татарами, и кошель-то ихний теперь выложить придется.
Бастрык тихонько приотстал, благо всадники Авдея как раз обгоняли на тесной улице медленный отряд Фомы. Повешенных везли на чьей-то телеге, рядом шла девушка, утирая глаза и что-то рассказывая стражникам. Едва глянув на нее, Бастрык испугался, как в тот момент, когда толпа, зверея, качнулась к месту казни.
«Дарья? Жива?! Так волкодав пропал не случайно?..» Бастрык почему-то думал, что девушка знает, кто натравил на нее холщовского пса – видела же его на подворье, А ну как пожалуется этому лесному атаману?.. Внезапно Бастрык почувствовал на себе пристальный, жесткий, как у змеи, взгляд, обернулся, но вокруг шли обыкновенные люди, каких теперь множество в городе. Он спешился, чтобы не быть слишком приметным, – становилось не по себе. Уже не первый раз чудится Бастрыку, будто за ним следят. Может, украденная икона мстит? Хотел перекреститься, а рука не поднималась.
– Што, стража? – спросил какой-то мужик. – Обмишулились вы с Авдеем-бездеем?
– Мы люди маленькие, как велят, так и делаем.
– Глядите, как бы вас, этаких-то маленьких, не удлинили на той же веревке. Он, князь-то, разберется.
Федька промолчал, ускорил шаг. «Што ей в этих татарах? – думал, глядя на Дарью. – Отчего ревет над ними? Может, Мишку знала? Уж не она ли навела на нас Фомку Хабычеева?..» Скоро незнакомая Федьке молодая женщина увела Дарью в боковую улицу. Тогда он догнал телегу, спросил стражника, о чем рассказывала девка.
– Шла с ними из рязанской земли. Говорит, везли они што-то князю нашему от Есутая.
Бастрыка ожгло. Кинулся к улице, где скрылись женщины, увидел их вдалеке, пошел следом, лихорадочно думая: знала ли Дарья об иконе? Могла знать. От этой мысли Бастрык пришел в бешенство, словно Дарья готовилась его ограбить. «Ну, змея, один раз ушла, другой не вывернешься». Он следил, пока женщины не скрылись в избенке на окраине посада. «Может, сейчас, не откладывая?» Поразмыслив, решил дождаться темноты. Люди кругом, а женщин двое, может шум выйти, да и слишком приметен он в кафтане стражника… Оборачиваясь, снова почувствовал на себе подстерегающий взгляд, хотя ни один из прохожих не вызвал подозрений. К дому ордынского купца возвращался верхом. Там сейчас двое его подручных, которые ни о чем не ведают. Ему, пожалуй, нет нужды дожидаться вызова воеводы – как пришел, так и уйдет. Бастрыку больше никто не нужен. С иконой Федька Бастрык сумеет устроиться, а на первое время есть и золотишко, есть и серебро. Только убрать эту змею Дарью… Подъезжая к воротам, услышал оклик с соседнего подворья:
– Эй, страж, зайди-ко на миг.
Сутулый дед смотрел из ворот, настойчиво приглашая. Стражникам не положено отказываться, когда их зовут, однако Бастрык плюнул бы на приглашение, если бы дед не смотрел так, словно за его спиной лежала груда серебра.
– Што те? Говори.
– Да ты зайди, не для улицы разговор-то, а для тебя важнецкий.
Поколебавшись, Бастрык спрыгнул с лошади, вошел в широкие ворота, и они неслышно затворились за ним.
– Оставь коня, подь в избу, – приглашал дед. – Тут беглый купец ордынский кой-чего оставил. Такого ты вовек не видывал.
Заинтересованный Бастрык поднялся на крыльцо, прошел за хозяином в сени, и они затворились так же неслышно.
Через час от воеводы Мещерского по душу Федьки примчался срочный посыльный. Но Бастрык пропал бесследно, и ни один из его стражников ничего не мог сказать о Федьке Бастрыке после того, как он исчез с места казни.
В Коломне звонили колокола, и от городских ворот далеко вдоль московской дороги толпились возбужденные люди – полк великого князя вступал в город. В начищенной меди труб городских сигнальщиков пылало полуденное солнце, далеко белели чистые рубашки мужиков, цветами пестрели летники принаряженных женщин, жарко блистали доспехи бояр, ухали тулумбасы, кадили и пели попы, и катились над толпами приветственные клики. Рядом с епископом Димитрий проехал к церкви Воскресения, где состоялось торжественное богослужение. А через западные, серпуховские, ворота в город вступали полки Владимира Серпуховского и Федора Белозерского. Войска, не останавливаясь, проходили через город к берегу Оки, на просторное Девичье поле, где стояли рати народного ополчения. На следующий день, с утра, Димитрий назначил общий смотр.
До вечера ворота дубовой крепости не затворялись – через них поминутно проносились гонцы. «Главный штаб» русского войска собрался в княжеском тереме детинца, не было лишь боярина Вельяминова – он вел большой московский пеший полк к устью Лопасни, где должен навести переправы через Оку и подождать Димитрия. Да еще западнее двигалось на Тарусу войско Ольгердовичей.
Когда отданы были все распоряжения о смотре войска и Димитрий собирался отдохнуть, князь Мещерский осторожно сказал ему, что в городе находится сын темника Есутая.
– Вот это новость! – встрепенулся Димитрий. – Ну-ка, давайте его ко мне.
Мещерский замялся:
– При смерти он. Его Фома из петли вынул, еле отходили.
– Народ, что ль, схватил?
Мещерский рассказал о случившемся. Димитрий хмуро выслушал.
– Плохо ты свою разведку поставил, князь.
– Помилуй, государь! – обиделся воевода. – Они же открыто пришли, сами отдались в руки стражи, и воинские сторожи их проверяли еще по дороге. Разве градоначальник не должен сообщать воеводе о таких делах?
– С Авдеем будет свой разговор. И с тебя вины не снимаю. Как же ты, воевода, услышав о схваченных лазутчиках, тут же не потребовал их к себе?
– Государь, денно и нощно рати подходили, каждый отряд встречал, мне и спать-то некогда было.
– За то рвение хвалю, но разведка!.. Ее же и на час единый нельзя откладывать. Ты бы Фому-то, чем в разъезды гонять, поставил на время сбора ратей начальником над разведкой – уж он ничего не проглядел бы… В себе ли татарин?
– В себе. Был я у него, он только и молвил: «Скажу Димитрию».
– Сам пойду к нему. И пока говорю с ним, чтоб все до единой полушки, что стража у татар отняла, вернули им, и коней, и справу тоже. Авдей пусть подождет, а Бастрыка сыщите хоть под землей.
Иргиз умирал – Димитрий понял это, едва глянул в его обезображенное лицо, покрытое зеленой лечебной мазью. Но не рубцы и язвы страшны были – палачи отбили ему внутренности, а петля раздавила горло, в уголках почернелых губ пузырилась розоватая пена. Он еле дышал, полуприкрытые глаза отрешенно смотрели в потолок.
– Я великий Московский князь Димитрий, ты хотел видеть меня?
Толмач переводил, князь пытался поймать взгляд умирающего.
– Зачем отец прислал тебя, говори!..