При последнем слове глаза Иргиза прояснились, он смотрел в лицо князя.
– Я Димитрий. Говори.
Губы умирающего выдавили какое-то слово вместе с розовым пузырем, толмач наклонился, долго слушал, потом выпрямился, виновато посмотрел на государя.
– Ничего не пойму. Слова какие-то…
– Ну-Ка, ну-ка?
– Сто и пятьдесят тысяч… Поздно осенью… когда замерзнут реки… Держи войско, не распускай…
Димитрий переглянулся с Боброком.
– Спроси: правда ли Есутай хочет прийти к нам?
Толмач несколько раз повторил вопрос, опять долго слушал, отер мокрый лоб, развел руками:
– Держи войско до весны… Ясак не поможет… Девочку звали Тамар…
Иргиз сомкнул веки. Он выполнил волю отца и умер. Без стона, без вздоха. Только розоватая пена перестала пузыриться в уголках губ да веки перестали вздрагивать.
– Что могут натворить два дурака! – воскликнул Димитрий.
– Только ли дурость тут? – холодно спросил князь Владимир.
– Я подумал о том же, – кивнул Боброк. – Почему его не хотели к тебе доставить? И парня-толмача случайно ли убили?
– Не верится, чтобы Бастрык предал, – покачал головой Димитрий. – Хотя ведь трем господам служил, поди узнай, кому больше врал? Что-то тут есть. Всех, кто в деле сем замешан, – и Фому, и девку, и стражников – доставьте ко мне.
– Может, нам через татар оставшихся с Есутаем связаться? – предложил Боброк.
– Ах, Дмитрий Михалыч! Кабы Есутай правда к нам собирался, сын о том первее всего сказал бы. Теперь темника и вовсе ждать не приходится – как оправдаемся?
– Да, – вздохнул Бренк, – тайна сия, видно, умерла с этим десятником. А ведь каково на Орду подействовало бы, стань Есутай под наши знамена даже с малым отрядом!
– Кто эта «девочка Тамар»?
– Одну Тамар знаю, – ответил Бренк. – Дочь Кастрюка, полонянка, с матерью живет у меня в вотчине. Не его ли невеста? У них рано сговаривают.
– Проверь. Коли подтвердится, отпусти с матерью на волю. Жених выкупил ее своей смертью.
Сначала Димитрий вызвал к себе оставшихся ордынцев. Они угрюмо выслушали о смерти начальника и о том, что князь отпускает их, возвращает имущество и дает от себя награды, а также пропускную грамоту. Спросил, куда намерены пойти. Молодой воин, заменивший десятника, ответил:
– Назад нам дороги нет. Где теперь Есутай, мы не ведаем. Все знал десятник Иргиз, но ему велено было говорить лишь тебе. Есть ли наши соплеменники в твоем войске?
– Есть, при лошадях, – подсказал Боброк. – Однако я слышал, что собирается воинский отряд из охотников-татар.
– Приставь и нас пока к лошадям. Надо нам оглядеться. Может, потом попросимся воинами. Мы теперь вольные люди.
Димитрий отпустил ордынцев, одного за другими допросил стражников, и в их ответах появилась икона, упомянутая вскользь. Бренк, однако, сразу насторожился, велел описать образ и оклад. Когда стражников отпустили, раздумчиво заметил:
– Пропали Бастрык да икона, даже золото и серебро эти разбойники вернули, кроме двух рублей пропитых.
– Можно только гадать, что за «стекляшки» в окладе иконы пропавшей, – добавил Владимир. – Не думаю, штоб Есутай послал нам в дар простой образ.
– Кто сочтет редкости и святыни, кои утащили татары с нашей земли да размытарили по белу свету? Та икона, может, боярской вотчины стоит.
– Всего вернее, – заметил Димитрий, – ей цены нет. Ты, Бренк, скажи епископу, чтоб он передал всем отцам церкви: где бы ни вынырнул бывший новгородский купец и тиун рязанского князя Федька Бастрык, за ним, возможно, тянется редкая икона. И где бы ни объявилась редкая икона, за ней может скрываться сей Бастрык.
– Ныне же передам, государь.
Теперь Бастрык не мог бы чувствовать себя спокойно ни в одном уголке русской земли, ибо церковь имела глаза, уши и руки от Половецкого поля до печорской тайги. В XIV веке еще опасно было красть то, что принадлежало государству и церкви.
Дарья не могла прибавить нового к истории появления ордынцев, кроме своего спасения да встречи с отрядом Тупика. Рассказ ее тронул князей, они выспросили многие подробности. Насмелясь, Дарья сама спросила, не слышно ли чего о боярине Василии Тупике? Димитрий глянул пристально, ничем не выдал себя, ответил:
– Ждем.
Дарья вздохнула, поднялась. Князья проводили ее молчаливыми взглядами. Когда затворилась дверь, Мещерский сказал:
– Позавчера мне из воинской сторожи докладывали: бабу молодую задержали – в Орду шла. Зачем, мол, идешь? Говорит, мужа татары утащили, воином он был, из местных. Так она выкупить его собралась. А на какие шиши? Слыхала, говорит, – бабы в Орде дороже мужиков, так себя, мол, продам, а его выкуплю.
Димитрий грустно улыбнулся:
– Скажи этой длиннокосой, что Васька в полону, – тоже небось выкупать побежит. Успел бы наш гонец… Успеет, так, видно, придется после похода давать Ваське поместье в кормление. Заслужил.
Долгое молчание нарушил Бренк:
– Государь, Авдей-то ждет.
У Димитрия было правило: тех, кого считал виноватее других, допрашивать последними.
– Зови. Да и Фому тоже…
Тысяцкого бояре вроде и не заметили – взгляды приковал легендарный атаман, которого каждый из присутствующих пытался когда-либо ловить. Война с Ордой поставила в одни ряды бывших колодников и святых отцов, нищих холопов и блестящих бояр, но Фома и теперь оставался Фомой. Едва он снял шапку, у многих вырвался возглас изумления: перед воеводами стоял остроглазый странник, которого они не раз встречали в Московском кремле. С не меньшим изумлением смотрели на государя: что бы ни толковали в народе о тайной связи Димитрия с добрым разбойником, бояре тому не хотели верить. Димитрий и Бренк усмешливо переглянулись.
Авдей подобострастно кланялся, гудел сладким баском, желая государю здравия и побед, благодарил за то, что осчастливил Коломну своим появлением.
– Погоди, Авдей, с аллилуйями-то, – оборвал князь. – Скажи мне, как это ты исхитрился лишить меня тумена татарской конницы?
Желчь кинулась Авдею в лицо.
– То брехня, государь, татарская брехня – мало ль чего мелют в народе? Лазутчики оне, тебя убить хотели, город поджечь.
– Ты сам от них допытался признания?
Авдей икнул, вытаращил глаза, наконец нашелся:
– Тысяцкой я, город на мне, народ валит, в делах каждодневно – где уж мне с каждым лазутчиком?..
– Значит, много ты их, лазутчиков, поймал?
Авдей снова икнул, утерся рукавом собольей шубы – он прибыл ко князю в полном боярском облачении, несмотря на жару.
– Слыхал я, тебя Авдеем-бездеем кличут. Думал – для складу, ан нет, правда тут немалая. Где твой помощник Бастрык с иконой, что у татар отняли?
– Государь! Вот те Христос, никакой иконы не видывал!
– Золота татарского тож не видывал?
Авдей весь покрылся потом.
– У меня оно, у меня – на войско думал отдать…
– А ты говорил – все золото вернули татарам, – сердито бросил Димитрий князю Мещерскому.
– Мог ли подумать, государь, што тысяцкий!..
– Вот она, и к нам сия зараза приползла. Против нее только один способ хорош – руки рубить!
– Государь, вот те крест – на войско взял…
– Да, бояре, проглядел я здешнего градоначальника. Коли хозяин бездельник, в его огороде любые поганки произрасти могут. Вот они и завелись у Авдея-бездея. Да еще и руки у тебя нечисты. Оно ведь одно к одному… Молчи! Кабы сам ты татарами занялся, не вышло бы столь позорного и преступного дела. Мыслимо ли? – в войну с Ордой приходит в город целый отряд татар, а градоначальник поручает их десятскому стражи! И воеводе – ни слова.
Тысяцкий молчал, утираясь рукавом шубы.
– В иное время узнал бы ты, Авдей, всю тяжесть моей руки. Ибо бездействие начальника не прихоть, но преступление. Ныне же сдай службу. Станешь простым ратником в ополчении.
Авдей вскочил, сорвался на вой:
– Государь, помилуй! Я твой боярин служилый, волен я уйти со службы твоей, когда хочу…
– Не волен, боярин! – отчеканил Димитрий. – Не волен. Ибо на русской земле живешь, дышишь русским воздухом, пьешь русскую воду, ешь русский хлеб, пользуешься трудами русского мужика. Без этого ты – грязь. А служить я тебе велю русской земле. Честно отслужишь – вотчину за тобой оставлю. Нет – отберу, и тебя суду предам. Ступай. Нынче же стань в ополчение.
Потупясь, молчали бояре. Фома своими прозрачными глазами пристально смотрел на великого князя.
– Фома, – оборотился к нему Димитрий. – Коли уж ты встрял в это дело, поручаю и тебе Бастрыка. Надобно его сыскать. Может быть, мы тут напраслину на него возводим.