– Ну, как Мамай не полезет на стенку-то?
– Куда ж он денется? В тыл нам зайти – ему дважды придется Дон одолеть и опять на ту же стенку налетит, только с другой стороны. Да мы его тогда и на берег не пустим, утопим в Дону, как всей ратью оборотимся. Разве вот с Ордой назад побежит?
Воеводы засмеялись. Оболенский сказал:
– Не бойтесь, назад не побежит – его тогда мурзы сожрут. Сейчас он гонит все тумены прямо к Непрядве, здесь-то, видно, союзничков своих надеется встретить, а встретит нас. Не потерять бы нам только время.
– Твоё слово, Володимер.
– Оно сказано, государь, устами Боброка и Андрея. Я лишь спросить хочу, когда змея кусается?
– Известно: коли раздразнишь аль хвост прищемишь.
– То-то! Перейдя Дон, мы раздразним Мамая, да и хвост ему прищемим. Деваться некуда – он с ходу полезет в драку. Орда не любит на месте топтаться. А начнет Мамай хитрые разговоры – сами ему битву навяжем. Нельзя терять и часа – завтра Мамай будет здесь.
– Есть ли иное слово, воеводы?
– Веди, государь! – ответил за всех Бренк.
Димитрий встал.
– Братья! Достойная смерть в бою лучше недостойной жизни раба. И лучше нам было не ходить против безбожных сил, нежели, придя и ничего не свершив, возвратиться восвояси. Велю вам переправить войско за Дон в одну ночь и развести полки на Куликовом поле, как укажут мои люди. Завтра с утра построить войско для битвы. Это важное дело я поручаю князю Боброку-Волынскому, в помощниках у него князь Серпуховской, Ольгердовичи и боярин Тимофей Вельяминов. Бренку быть при мне, другим воеводам – при своих полках. Все понятно, бояре?
– Да, государь, – хором отозвались голоса.
– Князю Семену Оболенскому с Белозерскими и Тарусскими сей же час начать переправу передового полка татинскими бродами. Развернешь полк на Куликовом поле, Семен, налево от Хворостянского хутора, и прикроешь переправу. Тебе будут сообщать вести Семен Мелик и начальники сторожевых застав, они знают, где тебя искать. Самое важное передавай мне. С богом!
Бояре проводили взглядом воевод передового полка, дивясь тому, что у государя уж все предусмотрено. Не зря держит он при себе самых умных и расторопных помощников.
– Теперь о переправе, – деловито заговорил Димитрий. – Мы тут с окольничими вычли: чтоб переправить войско в одну ночь, к двум разведанным бродам надо построить пять мостов, ибо лодок здесь добыть негде – всего-то десятка полтора наскребли в деревнях. Посему от каждого полка выслать плотников, люди князя Бренка ждут их на берегу.
– Деревья уж рубят, государь, и возят к местам переправ, – отозвался Бренк.
– Добро. На лодках перевезите людей за Дон, чтоб строили мосты с обоих берегов, навстречу. Действуй, Михайла Ондреич, с богом!.. Последнее, воеводы: полки подтяните ближе к реке, каждому стать против своего моста или брода. И помните: враг близок!
Не прошло часа, как сотни плотников и их подсобников взялись за привычное, милое сердцу дело; стук топоров, визг и звон пил, команды и окрики, протяжное «Ой, да взяли, да пошли, куму чару поднесли…» слились в непрерывный, веселый и притягательный гул, над которым взлетали ахающие удары деревянных баб, вгоняя в песчаное дно заостренные сваи. Запах смолы и свежих стружек смешался с запахами речной воды, степной полыни, как будто вернул мужиков в родные края. Плотники не желали ударить в грязь лицом перед государем и всем войском, может быть, последний раз наслаждались мирной работой и азартом бескровного состязания – от усердия трещали пупы и рубахи. Звенья пяти низководных мостов шириной в полторы повозки, белея отесанным деревом, на глазах росли с обоих берегов. Не на век строили – на единую ночь, но старшины плотницких артелей и княжеские розмыслы – инженеры по делам строительным и дорожным, специально подобранные в поход князем Бренком, – были строги и придирчивы. За эту единую ночь тысячи и тысячи пройдут через Дон, и боже избави от беды и позора, коли случится осечка: подмоет ли сваи речная вода, разойдется бревенчатый настил под колесами или копытами – виновные ответят головой. Приказ государя суров: к завтрашнему рассвету ни один человек и ни одна повозка не должны остаться на левом берегу. Мосты еще росли, а команды факельщиков раскладывали по краям пролетов тюки смоленой пакли, баклаги с горючим маслом, кувшины со взрывчатым зельем, каким заряжают тюфяки и пушки, установленные на крепостных стенах. Появись на берегу сильный враг – стоит поднести факелы, и вспыхнут все пять мостов, загремят, окунутся пламенем и дымом – ни конному, ни пешему на них не ступить. Против провешенных бродов стоят сильные заслоны, а в челнах у перевозчиков – топоры под рукой, чтоб днища высадить, коли появится угроза захвата врагом.
Едва солнце коснулось холмов за Доном, от моста, где трудились искусные мастера московского ополчения, понеслось над рекой раскатистое «ура!». Великий князь в сопровождении отроков под клики рати первым проехал по золотистым бревнам настила; мост не имел ограждения, и белый конь пугливо косил темным глазом на зеленую быструю воду, но шел уверенно и послушно, чувствуя под копытом крепкую опору. Димитрий еще не достиг берега, как новое «ура!» прилетело от соседнего моста – отличились коломяне. Едва затихли коломяне, им ответили суздальские и владимирские мастера, а там почти враз подали голос псковские да брянские, можайские да звенигородские. И уже зашевелились полки, готовые начать переправу, княжеские люди – проводники нетерпеливо гарцевали впереди походных колонн, и суровые воеводы то и дело поглядывали на сигнальные стяги великокняжеской дружины, окруженной на правом берегу московскими плотниками.
– Благодарствую, мастера русские! – громко крикнул князь. – Много ласковых слов сказал бы вам, да нет времени на разговоры. У всякого моста два конца, и велю я за каждый конец выставить строителям по бочке зеленого вина. Москвитянам, как первые они концы свели, за добрый пример, за серединочку золотую – и третий бочонок.
В воздух полетели шапки, и еще не упали они – взлетели у других мостов: догадливы мужики, отчего второе «ура» гаркнули московские умельцы, а может, увидели подводы с дубовыми бочками, въезжающие на мосты впереди воинских ратей. Громче всех теперь ликовал Филька Кувырь, строивший мост с коломянами, в тысячу которых влились его односельчане. Узнав, что московские пожалованы тремя бочками, хватил о землю шапкой, притопнул ее ногой, едва не плача, напустился на Фрола;.
– Говорил я те, Фрол Пестун, аль не говорил?! Говорил я те, што надоть бабу для свай потяжелее взять? Говорил я те, што в два топора, соопча, надоть сваи те острить!.. Ты все бережешь людишек, сувечить нас боишься, быдто не плотники мы. Што нас беречь ныне, татарин-та, он не побережет! Да мы б всех обошли, каб слухал ты Фильку-плотника, и третью бочку себе забрали – про запас годилась ба!
Фрол, и сам раздосадованный, неожиданно вызверился:
– Я те дам запас! – Он сунул под нос Фильки увесистый кулачище. – Вот игде мой запас! Ишь голь бражная, утроба ненасытная! Кажинный день готов жрать до блевотины. Завтра, глядишь, с Ордой схлестнемся, а ему бы все лить в глотку. Попробуй у меня, нажрись только!
Филька сжался, заюлил:
– Да я ж, Фролушка, от обиды лишь, – и преданно смотрел в глаза десятского – ну, как лишит Фильку Кувыря честно заработанной чарки? – От обиды лишь, Фролушка…
– От обиды!.. Мне, может, обидней твово. Да не одни мы такие ловкие, Москва, она завсегда первая, там и народ первый собран.
– Будя вам, – посмеивался Сенька. – Свои обошли, не чужие – тому радоваться надо. А бочки-то эвон, подводы ломят, на всех достанет. Пошли, Филька, может, последний разок вдарим по бездорожью, чтоб грязь полетела.
Мужики грудились у костра на берегу, где в большом медном котле прела каша и куда уже подкатывали тяжелые бочки вина.
Войска одновременно вступили на все мосты. Бродами шла молчаливая конница. Семь колонн, каждая из которых растянулась на один дневной переход, должны утром стоять на Куликовом поле. В одну ночь переправить через серьезную реку семидесятитысячное войско – такой задачи русским воеводам еще не приходилось решать. Лет пять назад она показалась бы им фантастической, теперь же и мысли не возникало, будто государь требует невозможное, и воеводы лишь поторапливали начальников отрядов, а те – своих ратников. Густая сентябрьская ночь окутала переправу, против мостов и бродов неярко горели малые костры, скрытые от степи прибрежными увалами. В селе Рождествено Монастырщина не светилось ни одного огонька. Княжеские люди, расставленные днем от села до опушки Зеленой Дубравы, помогали проводникам полков выйти на свои направления между речками Смолка и Нижний Дубяк. Сотни потревоженных птиц носились в темноте над широким полем, и всюду встречали их приглушенные голоса, конский храп, стук копыт и колес, всюду маячили живые тени, и птицы, вскрикивая от возмущения и страха, уносились за овражистые, обросшие густолесьем притоки Дона и Непрядвы. Головастые молчаливые совы, скользя во мраке на мягких крыльях, ловили куликов на лету, высматривали упавших в траву. За Непрядвой тоскливо выли молодые волки. На Дону серебряно трубили лебеди. Войско наполняло ночь тревогой за многие версты вокруг – даже там, где не был слышен его многотысячный шаг. Оно нависало над пространством, подобно туче в час заката, и другая туча вставала вдали, двигаясь навстречу первой, их столкновение сулило невиданную грозу.